Призраки Бреслау

— Куда уж мне до вас, отец, — громко ответил Мок, побрызгал себе в лицо водой из таза, распахнул окно и повесил на гвоздик ремень для заточки бритвы. — Кроме того, мне сегодня на службу не так рано.

— Тоже мне служба. — Виллибальд копался в пузырьках с лекарствами. — Шлюх регистрировать и сутенеров. Нет чтобы ходить по району и помогать людям.

— Отстань, старикашка, — проворчал Мок себе под нос. Наточив бритву, он намыливал помазок. — Ты зато ковырялся в вонючих чужих бахилах.

— Ты что-то сказал? — Отец выпускал яйца на чугунную сковороду. — Что ты сказал? Ты специально так тихо говоришь. Знаешь, что я глухой.

— Это я так, про себя. — Мок соскребал бритвой мыльную пену со щек.

Тяжело дыша, отец присел к столу. Сковороду с яичницей он поставил на доску для резки, с которой тщательно собрал все крошки. Намазанные растопленным салом куски хлеба Виллибальд сложил стопкой и подровнял, чтобы ни один кусочек не торчал.

Вытерев с лица пену, Эберхард провел палочкой квасцов по щекам и подбородку, надел нижнюю рубашку и сел за стол.

— Разве можно столько пить? — Отец состриг ножницами перья зеленого лука с росшей в горшке луковицы и посыпал яичницу. Пару перышек он положил на хлеб и завернул его в пергамент. — Я ни разу в жизни так не напивался. А ты чуть ли не каждый день. Не забудь принести бумагу обратно. Я в нее завтра опять заверну еду.

Эберхард Мок с аппетитом съел жидковатую яичную массу с луком, сунул сковородку в лохань с водой, стоящую рядом с тазом, надел рубаху, прицепил к ней квадратный воротничок и завязал галстук. Потом, нахлобучив на голову котелок, прошел в угол комнаты, открыл люк в полу и спустился по лестнице в бывшую мясную лавку. Здесь на крюках когда-то висели свиные полутуши. Надраенный прилавок, сверкающая чистотой витрина, каменные плиты на полу с уклоном в направлении стока, отверстие слива прикрыто металлической решеткой… Сюда дядя Эдуард выливал теплую кровь животных.

Сверху послышалось натужное сипение отца и судорожный кашель. До Мока-младшего донесся запах кофе, переливаемого в термос. Наверное, у отца дыхание перехватило, стоило ему вдохнуть пар, подумал Эберхард. Да и чем ему дышать, столько лет провел в испарениях костного клея!

С этими мыслями Мок вышел во двор. Бронзовый колокольчик на дверях звякнул.

Виллибальд Мок смотрел на сына в окно. Выйдя через черный ход, Эберхард поклонился консьержке, фрау Бауэрт, улыбнулся в ответ служанке пастора Гердса, набиравшей воду из насоса (пастор занимал квартиру из четырех комнат вдоль фасада), цыкнул «Брысь!» на бездомного кота, ускорил шаг, перепрыгнул через лужу, на ходу расстегивая брюки (и на что столько пуговиц?), отодвинул ржавый засов и скрылся внутри небольшой будки.

Отец закрыл окно и занялся привычными делами: помыл сковороду, тарелку и кастрюльку, где кипятилось молоко, вытер клеенку, кнопками пришпиленную к столу, принял лекарство, посидел минутку в старом кресле-качалке, после чего направился в нишу Эберхарда. Конечно, вся постель комом. Наклонившись, чтобы заправить простыни, Мок-старший зацепил ногой кувшин, и вода вылилась старику прямо в кожаный тапок.

— Разрази тебя гром! — завопил Виллибальд и дрыгнул ногой.

Тапок полетел прямо в лицо Эберхарду, который как раз закрывал люк в полу. Отец рухнул на кровать сына и принялся сдирать с ноги носок, который никак не хотел отстегиваться. Расправившись с подвязками, Виллибальд снял носок и понюхал.

— Не убивайтесь вы так, — усмехнулся Эберхард. — Я давно уже не пользуюсь ночным горшком и не прячу его под кроватью. Это всего-навсего вода.

— Ладно, ладно, — пробурчал отец, сидя на кровати сына и с трудом натягивая влажный носок обратно. — На что тебе вода под кроватью? Я-то знаю. Как напьешься, так тебя похмелье мучает. Все пьешь и пьешь… Женился бы лучше, сразу бы перестал…

— А известно ли вам… — Сын подал отцу тапок, сел к столу и высыпал на клеенку несколько щепоток светлого табака. — Известно ли вам, что водка мне помогает?

— В чем? — изумился Виллибальд. Его поразил дружелюбный тон Эберхарда. Обычно в ответ на упреки насчет пьянки и нежелания жениться сын только злился.

— Я хотя бы ночью сплю спокойно. — Закурив, Эберхард осматривал стол, словно пересчитывая предметы, которые собирался уложить в портфель: термос, бутерброды с салом, кисет с табаком и клеенчатую папку с рапортами. — Я же вам тысячу раз говорил: если я ложусь трезвый, мне снятся кошмары, я просыпаюсь и больше не могу заснуть. Уж лучше похмелье, чем кошмары!

— Знаешь, какое самое лучшее снотворное? Ромашка с теплым молоком. — Отец принялся машинально застилать постель сына, разгладил одеяло и вдруг оторвался от своего занятия. — Тебе на трезвую голову всегда снятся кошмары?

— Не всегда, — ухмыльнулся Эберхард, закрывая портфель на стальные застежки. — Иногда мне снится сестра милосердия из Кенигсберга. Рыжая и очень хорошенькая.

— Разве ты бывал в Кенигсберге? Ты мне никогда не рассказывал. — Отец подал сыну пиджак, и тот сунул в рукава свои мускулистые руки.