Призраки Бреслау

Моку показалось, что женщина декламирует некую поэму на неизвестном языке, и он искренне восхитился пожилым мужчиной, который ex abrupto[74] переводил ее высказывания, причем столь неспешно и основательно, что сидящему рядом с ним бородатому секретарю, казалось, не составляло ни малейшего труда все четко запротоколировать. Исписанные листы целой кипой громоздились на столе, и груда бумаг все росла.

Мок шагнул вперед и громко хлопнул в ладоши:

— Перерыв, уважаемые господа!

Но никакого перерыва не последовало. Из уст калеки по-прежнему лилась потоком темная сбивчивая речь, влажная от слюны вуаль липла к губам. Собравшиеся не сводили с прорицательницы глаз. Председательствующий ошибся в переводе. Бородатый секретарь зачеркнул часть текста в своих записях. На Мока никто даже не взглянул.

— Кто из вас доктор Росдейчер? — спросил Мок.

Ответом ему стало рычание хромой сивиллы.[75] Согласные захлестывали ее, она давилась, захлебывалась нечеловеческими сочетаниями звуков без единой певучей ноты. Мок приблизился к секретарю, взял со стола стопку исписанной бумаги, сдернул скрепку, достал несколько листов из середины и углубился в чтение.

— Это — он, — переводил председательствующий. Секретарь быстро записывал. — Он здесь. Наш злейший враг. Он здесь!

«Эксперимент произведен, его результаты проверит время. Как я это сделал? Я изолировал этого человека и принудил написать признание в прелюбодеянии — страшный для него шаг, ведь он весь пропитан буржуазной моралью. Поздней ночью я доставил этого человека в известное место, связанного, с кляпом во рту. Я освободил ему правую руку и велел опровергнуть ранее сделанное заявление, обещая при этом, что если он меня послушается, то второе письмо я передам его жене. Он что-то лихорадочно нацарапал. Опровержение я у него тут же забрал и спрятал под решетку, прикрывающую слив. Я видел его ярость и боль. „Я еще вернусь сюда“, — говорили его глаза. Оставалось только вынести его, погрузить в пролетку, и мы уехали. Потом я его убил и оставил в таком месте, где его скоро найдут. Его дух вернется и привлечет внимание жильцов к решетке слива», — прочитал Мок.

Девушка-медиум завыла. Вывороченные колени тряслись, изо рта текла слюна, голова болталась из стороны в сторону, вуаль медленно сползала с голого черепа. Затянутая в перчатку рука скользнула в складки платья. Гавканье бешеной собаки слышалось уже и из уст переводчика.

— Это — он! Это — он! — надрывался толмач. — Убейте его! Убейте!

«Я спокойно поужинал, направился к дому, где скрылась проститутка, за которой я следил позавчера, и принялся ждать. Девушка вышла на улицу около полуночи, подмигнула мне заговорщицки. Вскоре мы уже были в экипаже. Не прошло и пятнадцати минут, как экипаж прибыл на то место, где мы приносим жертвы духам наших предков. Она разделась, за солидное вознаграждение позволила связать себя и не сопротивлялась, даже когда я затыкал ей рот кляпом. На шее у нее была гадкая экзема. Это была антиципация. Ведь не далее как вчера я принес в жертву науке директора В., шестидесяти лет, у которого была точно такая же экзема. И тоже на шее», — читал Мок.

Отбросив в сторону бумаги, Эберхард упер взгляд в бородатого секретаря. На Корзоаллее въезжали полицейские машины. Резкие звуки окружили Мока со всех сторон. Он слышал пение сирен, душераздирающий вой суки, шум морского ветра… Мок схватил пишущего за горло и прижал к спинке кресла. Плешивая голова секретаря глухо стукнулась о деревянный шпиль, венчающий спинку.

— Это ты писал, сволочь?! — заорал Мок, выдвинув нижнюю челюсть. Слюна его оросила густую бороду секретаря.

Внезапно Мока ударили в пах. Он обернулся и застыл на месте. У существа в инвалидной коляске меж редких прилизанных волос просвечивали белесые струпья кожи, — покрытые сыпью. Изо рта высовывался дрожащий кончик языка. Яйцеподобная голова раскачивалась на шее, ударяясь о подголовник то одним виском, то другим.

— Режьте его! Режьте! Рвите!

Мок замахнулся.

— Не бей ее!!! — услышал он крик секретаря. — Она скажет тебе все!!! Ты узнаешь о своей ошибке, Мок! Ты совершил ее тогда в Кенигсберге! Признай свою ошибку!

Но голова прорицательницы была уже совсем близко. Мок ударил и ощутил боль в запястье. Калека широко открыла глаза и, опрокидываясь на спину вместе с коляской, выплюнула изо рта откушенный язык. Теперь она давилась не согласными — она захлебывалась собственной кровью.

К прорицательнице бросился секретарь, опустился на колени, перевернул со спины на бок. Кривые ножки сводила предсмертная судорога. Секретарь поднял перемазанное кровью лицо и горящими глазами уставился на Мока.

— Я — доктор Хорст Росдейчер. — Утерев кровь, хронист указал на лежащее на полу существо: — А это моя дочь, Луиза Росдейчер. Ты убил ее, Мок. Она была самым сильным из когда-либо существовавших медиумов. Я исполнял все ее капризы, чего бы она ни захотела, а ты, сын сапожника, убил ее одним ударом копыта.

На лестнице раздался стук каблуков с подковами. Доктор Питтлик и комиссар Мюльхаус поднимались на второй этаж.