Призраки Дарвина

В качестве показателя я избрал насилие и начал с тех, кто нанес телесные увечья посетителю или кому-то из его родных или членов его племени. Шесть злодеев, решил я. Для начала отправлю три имени, а затем еще три, и если мои многочисленные родственники в ответ выразят недоумение, я потихоньку поползу вниз списка. Но вскоре я сам же поставил под сомнение собственное решение, когда изучал естествоиспытателей и исследователей и обнаружил там встревожившее меня имя — Георг Форстер. В двадцать один год (как мне сейчас!) Георг, сын немецкого натуралиста, сопровождал отца в кругосветном путешествии капитана Кука в 1772–1775 годах. Этот Форстер называл патагонцев грязными, ленивыми, глупыми, неотесанными, тупыми, нападая на «всю совокупность их черт, являющих самую отвратительную картину несчастья и убожества, до которой можно довести человеческую природу», вдобавок он насмехался над ними за то, что они невосприимчивы к превосходству европейской цивилизации.

Хотелось взгреть этого педанта-хулителя, и волна ненависти, окатившая меня, казалось, приблизила меня к посетителю. Что, если этот самодовольный Георг один из моих предков? Вдруг его прапраправнук эмигрировал в Америку, где от фамилии отвалилась «р», и мы стали просто Фостерами? Разве можно отомстить лучше, чем насильственно навязать свои черты, которые Георг Форстер назвал отвратительными, одному из отдаленных отпрысков этого типа? Разве в наших жилах не текла тевтонская кровь?

Когда я поведал Кэм о своих опасениях, она сразу же их отвергла. «Слишком просто, слишком идеологично, слишком отдаленно, — напечатала она в ответ. — Начни с насилия, как тебе подсказывал изначальный инстинкт, Фиц». Я был рад, что мне велели повернуться спиной к мерзкому Георгу Форстеру, и послушно подчинился.

Пирамиду бесчестья венчал, разумеется, Морис Мэтр, о котором я уже осведомился и получил заверение, что в моем генеалогическом древе нет никого с таким именем, да и вообще никого с бельгийским происхождением, но всегда можно было попробовать копнуть глубже. На втором месте расположился наш bete noire[2], Джулиус Поппер, который осмелился потащить с собой фотографа, чтобы задокументировать совершенные убийства. Даже Макинч, третий в моем списке злодеев, самый жестокий преследователь селькнамов, не сделал этого. Без камеры он выслеживал индейцев oна за то, что они воровали и ели овец, которых считали маленькими и вкусными гуанако, щедро предоставленными матерью-природой для пропитания ее сыновей и дочерей. Макинч также заслужил третье место в списке, поскольку оправдывал кровавую бойню: по его словам, лучше сразу истребить этих жалких существ, чем вынуждать долго и мучительно умирать в плену. Столь же ужасным, хотя и не таким красноречивым был estanciero[3] Хосе Менендес. Одна из его стратегий заключалась в том, чтобы находить выброшенных на берег китов и засыпать их внутренности стрихнином или же проделывать то же самое с дохлыми овцами, отравляя десятки голодных индейцев, которые пожирали туши, не понимая, что их приглашают в могилу, а не на пир. Но я поместил его в конец списка, так как в нашей семье не было даже намека на испанское или латиноамериканское происхождение. Однако троюродный брат по линии матери упомянул о каком-то голландце, поэтому я обратился в глубь веков к адмиралу Оливье ван Ноорту, который в 1599 году высадился со своей командой на Пунта-Каталина, охотясь на пингвинов, а в итоге они расстреляли несколько десятков селькнамов и схватили женщину, которую изнасиловали, а потом вернули на остров, тогда как шесть похищенных вместе с ней молодых людей погибли. Более чем достойная причина требовать отмщения.

Я добавил в эту сомнительную компанию некоего преподобного Стерлинга, вроде как в роду дедушки в прошлом веке имелся какой-то англиканский священник, вдобавок я испытывал к этому человеку особую неприязнь, ведь он отвез четырех патагонцев в Англию, а двое из них погибли на обратном пути.

Кто же будет шестым в моем списке?