Призраки Дарвина

Маршрут был тщательно спланирован капитаном, неожиданностью же стала радость, которую нам принесло путешествие. Пока я не оказался на носу лодки в первое утро, держа за руку Кэм, а парус хлопал по мачте за нашей спиной и наполнял расширяющиеся легкие и сердце; пока брызги не попали на кожу, начавшую высыхать и увядать во время затворничества в моей комнате; пока глаза, уставшие от мигающих экранов компьютеров, математических алгоритмов и двоичных кодов, не увидели множества оттенков волн и небесного купола, такого чистого и высокого; пока уши, до которых в течение одиннадцати лет из звуков природы доносилось лишь щебетание птиц над унылыми городскими улицами, не начали фиксировать шум ветра и чаек и крики наших первых дельфинов, толкающих нас навстречу судьбе; пока мы не попробовали соль и не изведали непостижимые глубины, я даже и не знал, каким нечеловеческим лишениям подверг свои органы чувств. Кэм в жизни не ступала на судно, для нее это тоже было приключение, поразительное, неожиданное и пленительное, подарок, которым мы вновь поделились, как и в нашу первую встречу, ритм реальности.

Это общение друг с другом и наслаждение океанскими волнами усиливалось благодаря тому, что молодые и крепкие мускулы, слишком долго прикованные к душным, перегретым комнатам с кондиционерами, начали наливаться силой. Пускай корабль швыряло из стороны в сторону, мотало и качало — а будет еще хуже, радостно предупредил Вулф, хуже, чем шторм, который мы пережили, по мере приближения к мысу Горн, — но, несмотря на такую сильную качку, ни на кого из нас не напала морская болезнь, поразившая бедного Чарльза Дарвина на борту «Бигля» в 1831 году. Юному натуралисту было настолько дурно, что он мог лишь лежать в лёжку несколько дней, и тошнота усугублялась криками матросов, которых били плетью-девятихвосткой, поскольку именно такое наказание мой тезка, капитан Роберт Фицрой, применял к членам экипажа для обеспечения дисциплины.

Я знал об этой варварской практике и об отвращении Дарвина к ней, потому что отец перед отъездом подарил нам несколько книг. Кэм настояла, чтобы ему доверили составить настоящий маршрут, хотя мы старались не разглашать, что собирались делать на Огненной Земле. Я наврал, что у кавескаров живые не могут наследовать имущество мертвых, даже их каноэ оставляют гнить у берега, а одежду, украшения, амулеты и даже хижину предают огню.

— Отлично! — сказал отец, подумав, что мы прислушались к его совету и решили наконец спалить фотографии. — Единственное, что от него осталось, — это изображения, так что избавьтесь от них прямо на месте, и он испарится!

Он был так рад, что накупил нам книжек по теме.

— Море! — восклицал он, рекламщик до мозга костей. — Это не просто природа, но и творение ума, пера и воображения людей, которые его исследовали, а затем продали читателям, алчущим отправиться туда и инвестировать в океанский промысел. Вы не просто будете бороздить моря. Вдобавок вы будете бороздить историю.

Дневники Колумба, записи, который вел Пигафетта, когда обходил землю с Магелланом, заметки Дарвина о годах, проведенных на «Бигле», антология морских сказок и, в довершение всего, «Моби Дик».

— Тысячи страниц балласта, — фыркнул капитан Вулф, увидев нашу маленькую библиотеку. — Разве я не предупреждал — собрать только самое необходимое?

Но, несмотря на его вопли, что читать об океане стыдно — его нужно прочувствовать, он в итоге сам наслаждался историческими сведениями, на которые мы натыкались.

— Вы знаете, почему это место называется Пуэрто-Плата? — спросил я его, когда мы причалили к порту Доминиканской Республики, чтобы заправиться и пополнить запасы — и отпраздновать мой двадцать пятый день рождения!

— Потому что с нас дерут plata[8] тут и там, — ответил он, многозначительно потирая большой и указательный пальцы, — бабло, дублоны, песо — за все.

Капитан распахнул свои глаза-щелочки, когда я просветил его. Чтобы заставить Колумба изменить маршрут, туземцы в другой части этого острова сказали ему, якобы поблизости есть бухта, где земля полностью из серебра. На самом деле испанскому флоту показалось, что берег пылает драгоценными металлами — еще одна иллюзия, которая расстроила планы Колумба, — все потому, что солнце отсвечивало от множества листьев, трепетавших на ветру, но имя — «серебро» — пережило века.

— Издевательство, а не имя, — заметил Веллингтон, чистя картошку для завтрака, чтобы продолжить праздновать, уже полакомившись вафлями с ореховой помадкой, которые он приготовил с утра пораньше, в это особенное одиннадцатое сентября, — и с горечью указал ножом на толпу мальчиков-попрошаек, шнырявших по пристани в поисках монеток, брошенных пассажирами гигантского океанского лайнера. — Сойдите на берег, проследите за этими детьми до их лачуг или улиц, где их используют сутенеры, и вы увидите, как выглядят человеческие страдания, так сказать, посмотрите им в лицо. Некоторые из этих бедолаг, вероятно, даже названы Кристобалями в честь Колумба. Чертов Колумб!