Призраки дома на Горького

Он наполнил до краев свою большую кружку, оценил глубокий красновато-янтарный цвет, снял ложкой непонятно откуда взявшуюся пену и стал накладывать сахар. На четвертой ложке остановился – хватит. Потом отхлебнул полглоточка, улыбнулся оттаявшим взглядом и сказал:

– Мы тут с мамкой немного поспорили.

– Ну, поспорили – это слишком мягко сказано! – не очень-то благодушно прозвучал голос Алены. Видно было, что она особо не торопилась объяснять, что произошло, брови ее были все еще насуплены, взгляд довольно суровый. Она все время поправляла прическу, хотя и поправлять было нечего – волосы лежали у нее всегда безукоризненно. Но рука постоянно поднималась к голове, и это повторяющееся движение явно говорило о том, что она нервничает. Лида с Катей притихли, им давно уже не терпелось понять причину разлада, но мудрая Лидка все равно спешить не торопилась и глазами давала внучке понять, чтобы та молчала. Стоило Кате шевельнуться, Лидка сразу вылупливала на нее все свои зеленые еврейские глаза и практически обездвиживала ее таким красноречивым взглядом.

– Я решил вступить в партию… – сказал, словно оправдываясь, Роберт.

В партию? Лидка сначала решила, что ослышалась. Робочка? В эту КаПэЭсЭс? Лидка если б могла, то обязательно бы присвистнула, но нет, свистеть она не умела. Политика никогда не занимала никакого места в жизни семьи, прилюдно ничего такого не обсуждалось, Лидка даже не припоминала, чтоб вдруг – да за столом, да о чем-то подобном. Причем тут партия? Где Роба – и где партия? С какой такой радости Робочку туда понесло? С какого такого перепуга эти параллельные решили пересечься? К партийным, честно говоря, отношение у Лидки всегда было немного недоверчивое и какое-то брезгливое, что ли, чего уж тут скрывать. Но виду, конечно, она никогда не подавала. Партия, не сама конкретно, а все, что было с ней связано, она ведь как – была средой обитания с самой ее молодости – все вокруг, вся жизнь была пропитана коммунистическими идеями, светлым путем, пятилетками, праздничными демонстрациями, песнями из радиоприемника про молодого Ленина или враждебные вихри, обилием лозунгов типа «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!», «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи!», «Народ и партия – едины!». Но все эти руководящие обещания, что нынешнее поколение молодых людей будет жить при коммунизме, оказались в итоге обычной туфтой, и Лидку к ее спелой зрелости убедить, что да, это таки когда-нибудь случится, было уже невозможно. Вранье, как есть вранье. Всю Лидкину жизнь этот коммунизм маячил где-то там, на горизонте, но чем старше Лидка становилась, тем дальше за горизонт этот «изм» и отходил. Поэтому теперь, когда речь заходила о ярых партийцах, она всегда настораживалась и внутренне даже морщилась, но так, чтобы морщины эти на поверхность не выползали и, не дай бог, никто бы ничего не заподозрил. Мотивация была простая: партийцы всегда стояли выше на иерархической лестнице, чем простой люд, к которому Лидка себя причисляла. Хочешь, скажем, руководящую должность – пожалте сначала в партбюро! Хочешь выезжать в капиталистические страны, а не только, как она, в ГДР – снова пожалте в партбюро! Они, партийцы, и солиднее, и зажиточнее, они везде и без очереди, они и во все бочки затычки! Люди, которые заранее планируют свою жизнь в руководстве, большом или маленьком, – неважно где, главное, руководить и помыкать, хотя сами по отношению к своим хозяевам подобострастны, льстивы, с безусловным рефлексом подчинения, – фу, гадость. Лидка эту человеческую черту ненавидела. И тут вдруг такое.

Лидка представила, как Аллуся отреагировала на эту новость, и сердце ее сжалось. Робочка, наверное, долго раздумывал и мучился, чтобы принять это странное решение. Дотерпел до самолета и признался, больше терпеть, видимо, не было сил. Но Лидка безоговорочно любила зятя и могла простить ему все, даже вступление в КПСС, какая бы причина для этого ни была. Удивилась – да, но любовь от этого не померкла.

– А я ему сказала: или я, или партия! – Алена произнесла это хриплым, изможденным голосом и внимательно посмотрела на мужа. На этих словах почему-то ожила радиостанция «Маяк». «В эфире передача “Вечерний разговор”», – как нельзя кстати объявил милый женский голос. Ненавязчиво зазвучала музычка. Роберт возил в чашке ложкой, задумавшись и, видимо, выискивая еще порцию аргументов. Мясо в гусятнице уже перестало дымиться, подостыло. Лидка стала ожесточенно его раскладывать по тарелкам, словно выбор – «я или партия» – зависел и от наполнения тарелок тоже. В сторону «я», конечно. Ну а Катя сидела не в силах вымолвить ни слова, такой развязки она не ожидала.