Призраки двадцатого века

Алек Шелдон, одним из первых видевший Имоджен Гилкрист, владеет кинотеатром «Роузбад» и в свои семьдесят три нередко сам стоит за кинопроектором. После нескольких минут разговора с человеком Алек может точно определить, видел ее этот человек или нет. Но то, что он знает, он держит при себе и никогда никого публично не опровергает… Это повредило бы бизнесу.

Тем не менее Алек знает: если кто-то утверждает, будто она прозрачна, то на самом деле он ее не видел. Люди придумывают, что у нее из носа, ушей, глаз кровь лилась ручьем; что она умоляюще смотрела на них, просила их позвать кого-нибудь, просила помочь ей. Но она вовсе не истекает кровью, и если заговаривает с кем-то, то не для того, чтобы попросить позвать врача. Большинство выдумщиков начинают свои рассказы словами: «Вы не поверите, но я сейчас видел ее». Так и есть — Алек не верит им, хотя выслушает их с терпеливой, даже подбадривающей улыбкой.

Те, кто действительно встретил ее, не бросаются искать Алека, чтобы поделиться с ним. Обычно он сам их находит, когда они потерянно бродят на ослабевших ногах по пустому фойе кинотеатра. Они перенесли шок, они неважно себя чувствуют. Им хочется присесть. Они никогда не скажут: «Вы не поверите, что я сейчас видел». Событие еще слишком свежо в их памяти. Мысли о том, поверят им или нет, придут гораздо позднее. Зачастую они подавлены и безропотны. Когда Алек думает о том впечатлении, которое она производит на собеседников, он обычно вспоминает Стивена Гринберга, прохладным летним днем тысяча девятьсот шестьдесят третьего года вышедшего из кинозала посреди фильма «Птицы». Стивену было двенадцать лет, и пройдет еще двенадцать лет, прежде чем он станет знаменитым. В тот день он был не «золотым мальчиком», а просто мальчиком.

Алек прогуливался в переулке за «Роузбадом» с сигаретой во рту, когда услышал, как у него за спиной с лязгом распахнулась дверь пожарного выхода из кинозала. Он обернулся и увидел в дверном проеме долговязого парнишку — он просто стоял там, не выходя на улицу и не возвращаясь в зал. Мальчик щурился в резком белом свете солнца с растерянным и удивленным видом ребенка, только что пробудившегося от глубокого сна. Темноту за его спиной наполняло пронзительное чириканье тысяч воробьев. На фоне птичьего гомона Алек различил недовольные возгласы потревоженных зрителей.

— Эй, парень! Давай или туда, или сюда, — сказал он. — Ты впускаешь в зал свет.

Мальчик — Алек еще не знал его имени — повернул голову назад, в темноту зала. Спустя долгий миг он шагнул на крыльцо, и дверь за его спиной мягко закрылась на пневматических пружинах. Но дальше он не пошел и по-прежнему молчал. «Птицы» шли в «Роузбаде» уже две недели, и хотя с фильма порой уходили зрители, среди них никогда не бывало двенадцатилетних мальчишек. Это один из тех фильмов, каких мальчишки ждут годами, но… кто знает? Может, у парня слабый желудок.

— Я забыл в зале свою колу, — произнес мальчик отстраненным, ничего не выражающим голосом. — В бутылке еще_ много осталось.

— Хочешь вернуться за ней?

— Нет.

И когда мальчик обратил на него яркие от испуга глаза, Алек понял. Он докурил сигарету, выбросил окурок.

— Со мной сидела мертвая дама, — выпалил паренек.

Алек кивнул.

— Она говорила со мной.

— Что она сказала? — спросил Алек и снова взглянул на мальчика.

У того глаза стали круглыми от неверия в случившееся.

— Она сказала, что ей нужно с кем-то поговорить. Что если фильм ей нравится, она просто не может молчать.

Алек знает: она заговаривает с людьми, когда хочет поделиться впечатлением о фильмах. Обычно она обращается к мужчинам, но иногда заводит беседу и с женщинами, самая известная из которых — Луиз Вайзель. Алек давно уже разработал теорию о том, почему она является людям. Много лет он ведет записи в желтом блокноте. У него составлен список всех, кому она являлась, с пометкой о фильме и о дате: Лиланд Кинг, «Гарольд и Мод»,[16] 1972; Джоэл Харлоу, «Голова-ластик»,[17] 1977; Хэл Лэш, «Просто кровь»,[18] 1984, и многие другие. С годами у Алека сформировалось довольно четкое представление о том, при каких условиях ее появление наиболее вероятно, однако детали теории постоянно пересматриваются.

В молодости он постоянно думал о ней, осознанно или подспудно. Она была его первым и самым сильным наваждением. Затем Алек ненадолго отвлекся — когда кинотеатр начал пользоваться популярностью, а его владелец стал уважаемым бизнесменом, приобрел вес в обществе, в торговой палате и в городском совете. В те дни он неделями не вспоминал о ней, и только если кто-нибудь видел ее — или притворялся, что видел, — старое наваждение накатывало с новой силой.