Призраки двадцатого века

Дверь распахнулась. Фрэнсис попятился, оторвав от пола две передние лапы. Его челюсти издали короткую клацающую дробь, как будто опытная машинистка разогревала руки перед работой. Бадди застыл в дверном проеме, забыв убрать руку с дверной ручки. Его глаза безотрывно смотрели на воинственную фигуру переродившегося сына. Краска отлила от отцовского морщинистого лица, и Бадди стал похож на собственный восковой портрет в полный рост.

Потом он закричал, и усики Фрэнсиса поймали его пронзительный вопль, как раскаленный добела шар чистого адреналина. Фрэнсис тоже закричал, хотя то, что вылетело у него изо рта, совсем не походило на крик. Такой звук получается, если потрясти тонкий лист алюминия. Ничего человеческого в этом волнообразном клекоте не было.

Он думал, как ему выбраться из комнаты. Над кроватью были окошки, но они слишком малы, чтобы пролезть в них, — несколько прорезей в стене с фут высотой. Взгляд Фрэнсиса упал на кровать, и он замер, ошеломленный. Ночью он сбил все простыни в кучу, в изножье кровати. Теперь их покрывала какая-то белая пенистая масса, и они растворялись в ней… разжижались и чернели, превращаясь в кучку шипящей органической слизи.

В центре металлическая сетка кровати сильно провисала. В углублении лежали сброшенные им одеяния плоти — костюм мальчика, разорванный посредине. Лица Фрэнсис не разглядел, зато увидел руку — сморщенную перчатку бледно-бежевого цвета, пустую, с пальцами, завернутыми внутрь. Пена, что разъела простыни, ручейком стекала к его бывшей коже, и там, где ручеек встречался с плотью, кожа покрывалась волдырями и начинала дымиться. Фрэнсис вспомнил, как испустил газы, как почувствовал сырость между задних лап. Так это сделал он.

Воздух содрогнулся от внезапного тяжелого удара. Он обернулся и увидел, что отец лежит на полу, раскинув ноги в стороны. Через распахнутую дверь открывался вид в гостиную, где барахталась на диване Элла, пытаясь сесть. При виде Фрэнсиса она не посерела и не схватилась за сердце, а замерла. На ее застывшем лице не отразилось ни единого чувства. В одной руке она держала бутылку колы, хотя утро только начиналось. Она поднесла бутылку ко рту, но так и забыла про нее.

— О господи, — сказала она рассеянным, но относительно спокойным голосом. — Что это?

Кола полилась прямо ей на грудь. Она ничего не заметила.

Фрэнсису надо было уходить, а путь был только один. Он потрусил вперед, поначалу неуверенно (целясь в дверной проем, он взял слишком сильно вправо и ударился боком о косяк, правда, почти ничего не почувствовал), и перелез через тело потерявшего сознание отца. Дальше, по дороге к входной двери, ему пришлось пробираться между диваном и кофейным столиком. Элла брезгливо подняла ноги на диван, пропуская его. Она что-то шептала себе под нос, но очень тихо — так, что даже сидящий рядом с ней человек вряд ли сумел бы что-либо расслышать. Фрэнсис же не пропустил ни слова. Его усики подрагивали при каждом слоге.

— И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них.[42]

Он вздрогнул, хотя не мог сказать отчего. Слова Эллы и встревожили, и возбудили его. Он уперся передней парой лап в дверь, толкнул ее и выполз в ослепительно белый дневной зной.

2

Канаву на протяжении полумили заполнял мусор — отходы пяти городов. Сбор мусора был главной деятельностью в Каллифоре.[43] Двое из каждых пяти взрослых мужчин работали в утилизации; еще один из этих пяти служил в радиологическом дивизионе армии и обитал в лагере на расстоянии мили к северу от Каллифоры; остальные двое сидели дома, смотрели телевизор, проверяли лотерейные билетики и ели мороженые полуфабрикаты, купленные на продуктовые талоны. Отец Фрэнсиса являл собой редкое исключение — он вел собственное дело. Бадди называл себя предпринимателем. У него была идея, которая, как он считал, совершит революцию в бензозаправочном бизнесе. Идея эта называлась «самообслуживание». И состояла она в том, что ты позволяешь клиенту самому наполнить его проклятый бензобак и берешь с него столько же денег, сколько берут на заправке с полным обслуживанием.

Из канавы город, располагавшийся на каменной плите, был почти не виден. Когда Фрэнсис взглянул вверх по склону, он различил лишь одну узнаваемую деталь — макушку высокого флагштока перед заправкой отца. Флаг считался самым большим флагом в штате. Во всяком случае, он с легкостью покрывал кабину здоровой фуры и был слишком тяжел, чтобы шевелиться даже на самом сильном ветру. Фрэнсис только один раз видел, как колыхнулось полотнище: в том бешеном порыве воздуха, что подняла Бомба.