Призраки Эхо (СИ)

Однако стоило ей погрузиться в объятия сна, как ее снедали кошмары: единственной средой обитания для нее становилась холодная мрачная пучина океанских вод. Ее руки преображались в костистые плавники, ноги срастались мощным хвостом, рот разверзался огромной пастью с тремя рядами острых зубов, а глазам почти не требовалось света. Она видела лишь смутные очертания предметов, но усилившееся обоняние хищника могло с расстояния нескольких десятков километров учуять каплю крови, растворенную в соленой влаге. Ее жабры, добывая кислород, перекачивали тонны воды, а ее тело превращалось в стремительный живой снаряд, способный погружаться до абиссальных глубин и преодолевать за один переход расстояние от одного океанского побережья до другого.

Вот только в какой-то миг могучая хищница понимала, что заключена в тесный резервуар бассейна на планете, где лишь тьма и холод и нет воздуха и воды, а единственное место, где теплится жизнь, по воле властолюбивого безумца может разрушиться пустым миражом.

Пабло любимую как мог успокаивал, рассказывал о красотах Сербелианы и Земли, манил прелестями курортного Паралайза. Однако его собственную душу при этом сжимали ледяные щупальца тревоги.

Нет, он не боялся возможных козней спецслужб Альянса, хотя и понимал, что правнучку знаменитого мятежника и последнюю представительницу династии вряд ли оставят в покое. Возможно, им с Кристин придется скрываться, жить под чужими именами, изменять внешность и биометрию, как он уже почти привык в прежние годы, или даже бороться за престол. Он не исключал, что в Совете Содружества появление принцессы с земными корнями сочтут добрым знаком и залогом грядущего примирения с Альянсом и даже объявят знаменем революции, возродив к жизни идеи Арвинда Вармы.

Вот только все эти возможные опасности и потрясения под небом тройной звезды представлялись далеким, почти несбыточным сном: надежда, которую все они связывали с «Эсперансой», оказалась ложной, а та, что пришла на ее смену, имела черные паруса и улыбалась костлявым оскалом Веселого Роджера.

— Эти безрукие бездари загубили мой проект, — вынес неутешительный вердикт Маркус Левенталь, едва они поднялись на борт и провели осмотр двигателей. — Я это понял еще в городе, когда увидел техническую документацию, но все же надеялся, что это просто намеренная ошибка, вызванная скрытным нравом нашего дорогого профессора. Теперь я убедился, что на верхних уровнях грамотных инженеров не осталось, а талантов молекулярного биолога и интригана оказалось недостаточно, чтобы понять мои чертежи. Двадцать лет, потраченных на создание полноценного варп-двигателя[18], который мог бы не только использовать свойства модифицированной гравитации и динамического поля с меняющимися характеристиками, но и самому искривлять пространство, продуцируя и распределяя темную энергию, — полярному лису под хвост!

Он с нескрываемой болью глянул на притихших товарищей и дочь.

Бедный конструктор сейчас напоминал человека, возвращающегося в недавно отвоеванный дом, к оскверненному очагу и алтарю, в храм, превращенный в овощехранилище. Пабло это и сам прошел, посетив родной Ванкувер вскоре после окончания оккупации. Понятно, что от их дома, разрушенного во время бомбежек, не осталось и следа, но даже пригороды нового Гавра и коттеджные поселки Новонормандского побережья, где не шли бои, выглядели иначе, а улицы заново отстроенной колонистами Альянса столицы и вовсе казались чужими. Только Трубеж, который на картах змееносцев назывался Гангом, величаво нес свои воды в сторону океана. Под сводами секвой и алых кленов прогуливались шерстистые носороги и мегалоцеросы, а в зарослях цветущего папоротника созревала желтовика.

И все же Пабло было в какой-то мере легче. Конечно, он родился и вырос на Ванкувере, получил боевое крещение, пройдя через горнило войны и самоубийственного освобождения заложников в Новом Гавре. Но все-таки дом, в котором он хотел бы провести вместе со своей семьей остаток дней, появился у него только на Сербелиане, да и тот оставался просто удобной гаванью, но не выношенным в муках и выпестованным бессонными ночами родным детищем.

Для Левенталя «Эсперанса» стала не просто кораблем, полностью изменившим его жизнь. Он вложил в проект переоборудования годы труда и частичку своей души, совершив фактически невозможное: он превратил скорбный склеп обреченных в настоящий ковчег, корабль завета и исхода из плена отчаяния и тьмы.

Даже Пабло, поднявшись по крутому трапу в кессонный отсек, испытал трепет, которого не чувствовал и на борту дважды спасавшего ему жизнь «Луи Пастера». Что же говорить о Левентале, который знал не только каждый модуль двигателя, но и лично проверял начинку всех отсеков.