Призраки Гойи

— Кто же? Вы? Вы не хотите, чтобы я платил?

— Нет-нет, не я, а кто-то другой. Я уже получил деньги. Выбирайте раму, и через четыре дня я вам ее пришлю. За раму тоже заплачено.

— Что вы хотите сказать? Кто заплатил?

— О, кто-то, кто может себе это позволить. Друг. Его имя — Томас Бильбатуа. Вы наверняка о нем слышали. Один купец.

Лоренсо на миг задумался.

— Бильбатуа? — переспросил он. Монах огляделся, очевидно, в поисках портрета девушки, на который он обратил внимание во время прошлого визита. Портрета на месте не было. Наверное, его забрали. Гойя прибавил, что торговец намерен принять участие в реставрации церкви святого Фомы, которая давно в этом крайне нуждается.

— Это церковь святого покровителя Томаса, это для него очень важно. Он попросил меня расписать стены и потолок. Сценами из жизни святого Фомы, по моему усмотрению. Я не возражал, вы же понимаете.

Лоренсо, застигнутый врасплох, размышлял. Фамилия Бильбитуа не была ему незнакома. Этого человека знал весь или почти весь Мадрид, ведь имена богачей всегда на слуху. К тому Же доминиканец, вероятно, заметил имя Инес среди протоколов десятков допросов, проводившихся с тех пор, как он взял это дело в свои руки. Хотя Касамарес не присутствовал на первом допросе девушки, он, конечно, помнил ее, хотя и смутно.

Монах спросил у Гойи:

— Этот купец, чего он ждет от меня взамен?

— Немного.

Гойя отошел ненадолго в соседнюю комнату и вернулся с портретом Инес. Он показал его монаху, осведомившись, узнает ли тот это лицо.

Лоренсо не забыл его. Он кивнул, по-прежнему сжимая в руке кошелек. Девушку зовут Инес Бильбатуа, уточнил Гойя. Да-да, это имя что-то говорило монаху. Несколько дней тому назад Инес получила повестку от Конгрегации в защиту вероучения, прибавил художник скороговоркой, как бы желая поскорее от этого отделаться. Она явилась по вызову в тот же день, и с тех пор ее близкие ничего о ней не слышали.

— Что она натворила? — спросил Лоренсо.

— Не знаю. Никто ничего не знает. Девушке только что исполнилось восемнадцать. Они как раз хотели бы выяснить, в чем ее обвиняют.

— У родителей нет никаких оснований для беспокойства, — заявил доминиканец. — За последние недели мы разослали большое количество повесток. Само собой разумеется, на это требуется время. Это естественно.

— Мой друг Томас хотел бы пригласить вас как-нибудь вечером. Вместе со мной. На ужин у него дома, без всяких затей. Чтобы вы поговорили с ним о дочери, разумеется. А также о работах в церкви. В любой вечер по вашему выбору. Чем раньше, тем лучше.

— Почему бы и нет?

Лоренсо оставался спокойным. То, что сказал ему Гойя, нисколько его не смущало. Он заглянул в свой черный кошелек и положил его обратно в карман, промолвив ровным голосом:

— Я не могу согласиться, чтобы этот торговец, с которым я незнаком, заплатил за мой портрет. Это недопустимо. Верните ему деньги, укажите мне сумму, и я вам ее пришлю. Сегодня я взял недостаточно денег. Но, если этот человек и впрямь желает внести свою лепту в реставрацию церкви, милости просим. Его щедрость будет оценена по достоинству. Передайте ему это. Мы сможем поужинать у него на следующей неделе.

— Не раньше?

— Нет. Раньше не могу.

Он медленно направился к выходу, прибавив:

— Не беспокойтесь из-за денег. Вы их получите.

— Вы не выбрали раму, — сказал Гойя.

— О, вы сделаете это лучше меня.

Инес держат в тесной одиночной келье. Узница, вновь одетая в синий балахон, в драных чулках на босых ногах, с шерстяной шалью, накинутой на плечи, сидит с обреченным видом на деревянной кровати, болтая ногами. Скоро месяц, как она находится в заточении. Напротив, на стене, висит распятие, всемирный символ скорби и смерти. На полу — кувшин с водой, глиняный стакан, ведро, накрытое крышкой, и немного соломы. На крошечном столике — несколько религиозных книг.

Девушка слышит звук отодвигаемого засова и видит, как открывается дверь. В камеру входит монах с открытым лицом. Он запирает за собой дверь и спрашивает, действительно ли она Инес Бильбатуа.

Инес кивает. Да, это она.

— Вы не должны бояться, — говорит Лоренсо, который впервые встречается с ней с глазу на глаз. — Я пришел посмотреть, могу ли помочь вам так или иначе.

— Да, — отвечает она, — вы можете. Конечно, можете. Наверняка.

Монах улыбается. Кажется, что в этом человеке нет ни малейшего недоброжелательства и даже строгости. С тех пор как Инес оказалась в застенках инквизиции, она впервые, наконец, видит улыбающееся внимательное лицо, незнакомца, проявляющего к ней интерес и желающего ей помочь. Она сразу же проникается к доминиканцу доверием.

— Что я могу для вас сделать? — спрашивает он.

— Я бы хотела вернуться домой.

— Понимаю, — говорит Лоренсо. — Прекрасно понимаю. Несомненно, вы туда вернетесь.

— Когда?

— Это уж не мне решать. Сожалею, но у нас здесь очень четкие правила.

— Но я призналась! — восклицает девушка. — Я покаялась! Я сделала всё, что от меня требовали!

— Вот именно, — замечает монах.

— Что — вот именно? На что вы намекаете? Что это грех?

— Какой грех?

— Признаться в том, что неправда, это грех?