Призраки Гойи

В столовой наступило всеобщее замешательство. Мария-Изабелла растерянно предложила гостю анчоусы. Монах не удостоил их взглядом. Даже не потрудился отказаться. Женщина спросила у него, что еще слышно об Инес. Лоренсо отделался несколькими словами. Да, у нее всё в порядке, всё прекрасно. Теперь он выглядел обеспокоенным. Мария-Изабелла взмахнула колокольчиком, призывая слугу, но никто не откликнулся. Она спросила у Гойи, над чем тот сейчас работает. Художник, застигнутый врасплох, замялся и промычал что-то невразумительное. Альваро молча встал, вышел и так же молча вернулся несколько минут спустя.

И тут в столовой вновь появился Томас Бильбатуа. Он держал в руке листок, на котором только что написал несколько строк. Он протянул его Лоренсо со словами:

— Держите. Прочтите и подпишите.

— Что это такое?

— Ваше признание.

— Что это значит?

— Я вам его прочту. А затем вы поставите свою подпись.

Бильбатуа поднес к глазам бумагу и прочел:

— Я, Лоренсо Касамарес, признаюсь и каюсь в том, что, невзирая на мое человеческое обличив, в действительности являюсь плодом скрещивания самца-шимпанзе и самки-орангутанга. Я хочу добавить, что сделал всё возможное для того, чтобы влиться в ряды Конгрегации в защиту вероучения, дабы опорочить и погубить ее.

— Ну вот, подписывайте. — Торговец протянул гостю перо и чернильницу. — Подписывайте.

В то время как Мария-Изабелла, лишившаяся от волнения дара речи, взирала на происходящее с таким ужасом, словно только что в окна комнаты с гиканьем и свистом ворвалась стая бесов, Гойя встал и спросил у Бильбатуа, пьян ли тот или сошел с ума.

— Не вмешивайся, Франсиско, — отрезал купец, продолжавший протягивать доминиканцу листок. — Это касается только меня.

Брат Лоренсо медленно поднялся, нахмурившись, как бы силясь разгадать смысл этого необычного, даже неслыханного события. Что же делать? Ни одно из руководств духовников не могло ему помочь. Он не помнил ни одной ссылки на что-либо подобное, ни одного похожего прецедента. Бильбатуа прекрасно знал, что он не вправе позволить себе такую дерзость по отношению к члену инквизиции. Значит, он и впрямь сошел с ума, как полагает Гойя? И, коль скоро это правда, если этот человек обезумел от горя, скажем, после необъяснимого заключения дочери под стражу, то как же ему, Лоренсо, вести себя с сумасшедшим?

— Так вы подпишете, да или нет? — осведомился Томас.

— Послушайте…

— Я ничего не хочу слушать. Подпишете?

— Томас Бильбатуа, с какой стати, по-вашему, я должен это подписывать? Я никогда не подпишу, вы же прекрасно знаете! Прошу вас, прекратите эту игру, Христа ради!

— Сегодня вечером Христу не до нас. Он куда-то отлучился, представьте себе. Его здесь нет. Я пригласил его, но он задержался в другом месте по делам. Он поручил мне вам это сказать.

— Что ты плетешь? — ахнул Гойя.

— Томас, замолчи! — воскликнула Мария-Изабелла надтреснутым, непривычно хриплым голосом. — Замолчи!

— Стало быть, не подпишете?

— Нет, не подпишу! Конечно, нет!

И тут Бильбатуа подал знак своим сыновьям, которые вышли из комнаты, точно уже знали, что должны делать. Вслед за этим в столовую через две двери вошли трое слуг. Томас велел им закрыть оконные ставни и опустить шторы, что они и исполнили.

Лоренсо подошел к Гойе и сказал:

— Франсиско, уведите меня отсюда.

— Пойдемте, — ответил Гойя.

Художник хотел было вывести монаха через парадный вход, но слуги по знаку Томаса преградили им путь.

— Откройте эту дверь! — закричал художник.

Слуги как будто его не слышали. Гойя бросился на них и попытался прорваться к выходу, Лоренсо следовал за ним по пятам. Слуги, молодые и сильные (двое из них были африканского происхождения), оттолкнули обоих. Гойя накинулся на них с кулаками и завопил:

— Выпустите нас!

— А он выпустил мою дочь? — произнес Томас так же громко, как его друг. — Слушал ли он, когда она умоляла ее освободить?

В эту минуту Анхель и Альваро вернулись в столовую с длинной веревкой в руках. Гойя продолжал тщетно бороться со слугами, в то время как Лоренсо ждал, поджав губы. Бильбатуа сделал знак своим людям, которые схватили Гойю и потащили его из комнаты. Лоренсо собирался последовать за ним, но ему не дали пройти. Впервые миряне подняли руку на служителя культа, покусились на его святое облачение, и это ошеломило его. Он и вправду, как всякий монах, имел обыкновение говорить, что сутана — лучшая защита от людской злобы и превратностей судьбы. И вот, эта сутана оказалась бесполезной, предала его. Грубые руки схватили и отбросили доминиканца, чернокожие руки, повинующиеся не его, а чужим приказам.

— Опустите люстру, — приказал Бильбатуа.

Анхель и еще один слуга вскочили на стол, подцепили голландскую люстру железными крюками и резко опустили ее на стол, посреди тарелок, бокалов и столовых приборов. Половина свечей погасли. Альваро перебросил веревку через опору люстры, закрепленную на потолке, и сделал скользящую петлю.