Призраки Гойи

— Я же велел тебе за ней следить!

— Да я пытался ее удержать! — оправдывался кучер. — Я говорил, чтобы она сидела здесь и ждала вас! Но она была такой…

Мужчина сделал весьма красноречивый жест, понятный на всех языках. Инес была сумасшедшей: стоило ли пытаться ее вразумить?

— Именно поэтому я сказал тебе за ней присматривать! — кричал Гойя. — Иначе я мог бы обойтись без тебя! Где мне теперь ее искать?

Он сел на обочину тротуара, обхватив голову руками.

Выйдя из коляски, Инес пошла туда, откуда доносился шум, и где царило оживление. Из-за всеобщего переполоха никто не обратил на эту несчастную внимания, никто не остановил ее и ни о чем не спросил. Женщина с неподвижным взглядом и по-прежнему искривленным ртом, похожая на безобидного, не представляющего интереса призрака, медленно прошла сквозь ряды солдат. От дождя, струившегося по шее Инес, ее волосы липли к впалым щекам.

По пути ей встретилась повозка, забитая проститутками, среди которых могла быть и Алисия. Инес даже не взглянула в их сторону.

Пройдя вдоль фасада «Трабуко», она на миг остановилась у двери, словно к чему-то прислушиваясь, и зашла в таверну. Стоял один из июньских дней, время приближалось к семи. Было еще светло.

Внутри, в почти пустом зале, две пожилые женщины перевязывали стонущего раненого мужчину. Двое полицейских стоя ели ветчину у стойки, молча попивая красное вино. Хозяин расставлял опрокинутые скамейки и тихо проклинал всех святых, этих сукиных детей.

Инес со своим узелком из дома умалишенных прошла через зал, волоча ноги, ступая по битому стеклу. В глубине, под скамейкой, прямо на полу она, наконец, нашла то, что давно искала: брошенного всеми ребенка Росарио. Он перестал плакать и крепко спал.

Женщина наклонилась и нежно взяла найденыша на руки, словно он ждал только ее, здесь и сейчас. Поправив пеленки, в которые был закутан малютка, она прошла через весь зал в противоположном направлении.

Никто ни о чем ее не спросил. С младенцем на руках и узелком на плече Инес побрела по улицам Мадрида.

17

Вернувшись домой, Гойя застал жену в постели. Он попросил быстро обмыть ему лицо и сделать перевязку. Затем, примерно в половине девятого, художник велел своему кучеру отвезти его во дворец правосудия одного, без Ансельмо, и, прибыв туда, заявил, что должен встретиться с Лоренсо. По неотложному и важному делу, сказал он охранникам. Ему пришлось немного подождать у главного хода.

Здесь тоже царило оживление, входили и выходили солдаты, а офицеры отдавали приказы, которые Гойя не мог услышать. Впрочем, уже несколько лет он даже не пытался прислушиваться к окружающим звукам, довольствуясь безмолвием. Теперь к нему приходили образы, которые прятались от звуков, которые он слышал раньше.

На город медленно опускалась ночь, и Гойя смотрел на подъезжающие повозки, накрытые брезентом. Слуги деловито переносили туда папки, мебель, столовое серебро, даже картины и складывали всё это впопыхах.

Прождав минут двадцать, Гойя воспользовался суетой и невнимательностью охранников, помогавших служащим грузить вещи, и пробрался в здание. Пока художник поднимался по лестницам, никто не поинтересовался, что ему тут нужно, — он бы всё равно не услышал, даже если бы его спросили. Он без труда нашел кабинет Лоренсо.

Гойя толкнул приоткрытую дверь и вошел в комнату. Касамарес, разговаривавший со своим секретарем, выглядел возбужденным и встревоженным. Художник направился прямо к нему с довольно массивной тростью в руке, с угрожающим видом, и сразу же спросил, не от него ли, Лоренсо, исходит этот приказ. Какой приказ? Приказ хватать проституток и отправлять их в Америку.

Касамарес жестом отослал секретаря, который еще не успел согласовать с ним все вопросы и, удаляясь, был крайне недоволен. Затем он сказал Гойе, стараясь как можно четче выговаривать слова:

— Зачем мне отдавать этот приказ?

— Чтобы избавиться от твоей дочери.

— От какой дочери?

— От Алисии. Ты отлично знаешь, о ком я говорю. Ты видел Алисию, говорил с ней и предложил ей покинуть Испанию!

— И она отказалась, — заметил Лоренсо.

— Ты хотел, чтобы девушка уехала, потому что она тебе мешает, потому что ты боишься, что в один прекрасный день правда выплывет наружу!

— Франсиско, прошу тебя, успокойся и выслушай меня.

Лоренсо взял художника за руки и усадил его в кресло. Сначала он медленно, глядя ему в глаза, повторил, что нет никаких, абсолютно никаких доказательств того, что Алисия — его дочь. Дочь Инес, да, пожалуй. Сходство обеих женщин его тоже поразило. Но к чему утверждать, для чего уверять его в том, что он — отец Алисии? Только потому, что Инес заявила Лоренсо: «Ты — единственный мужчина, которого я когда-либо знала?» Но Инес сошла с ума, лишилась рассудка. Гойе ведь и это было известно. Это же очевидный факт. Разве можно верить словам умалишенной?