Призраки коммунизма (СИ)

Колхозник долго вертел таз и руках, стучал им об пол и сколупывал ногтем ржавчину. На негодующие Культины протесты заметил, что ржавчина — не металл, металл, мол, не сколупывается, а ржавчина ему ни к чему, потому что этой ржавчины вокруг и так целые горы. Так что нечего тут пыхтеть и возражать, когда человек вещь проверяет.

Культя согласился, что ржавчина — вещество бесполезное, никчёмное, но таз — это вам не ржавчина. Тут же добавил, что если вот подойти к этому тазу с умом, а не стучать им об пол и не колупать почём зря ногтями, к тому же такими заскорузлыми, то можно из этого таза изготовить огромное количество полезных в хозяйстве предметов…

Было заметно, что хозяину вещица понравилась, хотя он и тужился делать вид, будто таз слишком стар и ни на что не годен. В конце концов, колхозник отложил его в сторонку и вопросительно уставился на критика…

— Так… — Культя наморщил лоб, стараясь не потеть от радостных предчувствий. — Так, значит… Одну часть расчёта мы взяли бы продуктами, ну а другую… — Колхозник нахмурился, но не возражал. — Другую можно и фантиками. Только какие попало нам не нужны, а вот если хорошие, то мы взяли бы, конечно…

Хозяин, кряхтя, пополз за печку, вытащил оттуда жестяную коробочку, открыл её и выложил на стол несколько фантиков.

— За таз? — ужаснулся Культя.

Колхозник добавил парочку.

— Издеваешься? Да это так мало, что я даже не имею слов!

Хозяин посмотрел на таз, на фантики и уже неуверенной рукой выложил ещё один, потом ещё.

— Нет, нет! Добавь-ка самое малое с десяток, а потом уже начнём торговаться.

— Ещё? С десяток? Это очень много.

— Да ты положи, положи, чего боишься. Я же их не заберу, если не сговоримся.

— А-а-а, — согласился хозяин.

— Ну вот, теперь и поторгуемся, — обрадовался Культя.

— А как?

— Экий ты тип. Ты свои фантики будешь хвалить — я свой таз. Ты прибавишь, я прибавлю…

— Чего ты прибавишь? — недопонял колхозник.

— Как это чего? Достоинств! Я к своему тазу столько достоинств хороших прибавлю, что у тебя и фантиков не хватит.

Колхозник почесал затылок.

— Будто бы я сам не соображу, на что этот таз годен, — произнёс он. — Будто бы я сам дурак.

— Такой вывод пока ещё не напрашивается, — сказал Культя. — Глупый человек подумал бы: вот, мол, таз какой-то, да кому он нужен? А умный так не подумает, умный сообразит, что этому тазу цены нет. Ведь это не просто кусок железа, это — изделие, а каждый ли может уразуметь, как использовать в деловом применении данное изделие с полной и существенной пользой лично для себя и своего хозяйства?

Хозяин ещё сильнее заскрёб голову.

— Кумекаешь? — поинтересовался Культя.

— Ну?

— Соображаешь?

— Ну?

— Ну, ну… Думаешь, я тебе всё даром расскажу?

— А-а-а, — скумекал колхозник, подсыпав на стол фантиков.

Когда фантики кончились, а достоинства ещё нет, хозяин побежал за тыквочками…

Культя выбрался на улицу… без штанов. Тесёмки на порчинах были туго завязаны, а сами штаны, набитые тыквочками, перевешены через плечо.

Кнут заходил кругами вокруг критика, несмело нахваливая и тыквочки, и Культины способности. Вася демонстративно помалкивала.

— В долг, под Честное Партийное Слово, одну тыквочку я тебе, так уж и быть, дам, — сказал критик вырубале. — А это тебе. — Культя выбрал самую румяную и положил перед Васей.

— За так? — удивилась и обрадовалась девица.

— Ну, в общем, как бы это сказать… ну, иначе говоря… вот, как бы, в порядке аванса, — пролепетал Культя.

Часть тыквочек критик пропил в городском ресторане и вернулся к месту ночлега сильно навеселе. Он долго и нудно пел одну и ту же строчку из «Вихрей враждебных», чем довёл до бешенства вырубалу. Тот, конечно, мог бы прервать его пение хорошей затрещиной, однако, не решился на сей шаг, ввиду его явной контрреволюционности.

Закончив пение, а, вернее, забыв, наконец, и эту единственную строчку, Культя попытался ещё раз договориться с Васей и начал плести какую-то чушь о «томном свете Луны» и о «слиянии двух тел в экстазе звездопада», но, не добившись взаимопонимания, наконец-то уснул. Вася так и не поняла туманных намёков критика и прямо извелась, соображая, чего же такого от неё добивался этот странный извращенец.

На другой день, отработав, как и положено, на рынке, друзья решили держать путь к городу Краснозвёздску, в котором родилась и провела не худшие свои годы Вася.

— Никуда я больше с вами не пойду, — заявила Вася, со слезами на глазах осматривая до боли знакомые окрестности любимого предместья. Подбежав к родному песчаному холму, она с нежностью погладила камень, за которым многие годы справляла малую нужду, с грустью подошла к своей норке.

— Здесь кто-то уже живёт, — сообщила она без всякого огорчения.

— Выгоним, — пообещал Кнут.

— Зачем же? — неодобрительно фыркнула девица. — Для меня всегда место найдётся.

— Ну-ну, — сказал Кнут, присаживаясь. — Так и будешь тут мужиков мучить, значит?

— Сами себя они мучили, мне-то какое дело…

— Бросаешь нас, значит?

— Я никого не бросаю. Это вам с вашими способностями бродить всю жизнь надо, а мне-то зачем? Мне уже бродить надоело.

— В этой дыре будешь жить, значит?