Призраки не лгут

Йона проглотил комок, посмотрел на записку, которую дала ему Роза Бергман, и попросил Сагу проверить, жива ли женщина по имени Лаура Сандин, проживающая в Хельсинки по адресу Лиисанкату, шестнадцать.

— Я могу тебе перезвонить? — спросила Сага.

— Лучше не надо. Ищи, а я подожду на телефоне.

Минуты, которые потянулись следом, были самыми долгими в жизни комиссара. Он рассматривал блестящую пыль на стойке, кофе-машину, следы на деревянном полу, оставленные ножками отодвигаемых стульев.

— Ты здесь? — сказала наконец Сага.

— Здесь, — прошептал он.

— У Лауры Сандин два года назад обнаружили рак печени…

— Дальше, — попросил Йона, чувствуя, что пот льется уже по спине.

— Ну, в прошлом году ее прооперировали. И она… ну…

Сага что-то неразборчиво прошептала.

— Что там? — спросил Йона.

Сага откашлялась и сказала хриплым от напряжения голосом — словно только теперь поняла, что речь идет о чем-то чрезвычайно важном:

— Ее прооперировали еще раз, совсем недавно — на прошлой неделе…

— Она жива?

— Как будто да… Она еще в больнице, — осторожно сказала Сага.

Глава 191

Когда Йона шел по коридору отделения, где лежала Сумма, время как будто замедлилось. Отдаленные звуки — телевизор, разговоры — становились все медленнее и медленнее.

Комиссар тихо открыл дверь палаты и вошел.

Очень худая женщина лежала, отвернувшись к стене.

Окно было занавешено легкой хлопчатобумажной занавеской. Тонкие руки женщины покоились на одеяле. Темные, пропитанные потом тусклые волосы.

Комиссар не знал, спит женщина или нет, но ему нужно было увидеть ее лицо. Он подошел ближе. В палате стояла полная тишина.

* * *

Та, которая в другой жизни была Суммой Линной, очень устала. Ее дочь просидела возле нее всю ночь напролет; сейчас девочка спала в комнате для родственников.

Глядя на пробивающийся через занавеску тусклый дневной свет, Сумма думала, что человек беспомощен и одинок. У нее остались кое-какие хорошие воспоминания, в которых она спасалась, когда ей было одиноко и страшно. Когда перед операцией ей дали наркоз, она вызвала в памяти именно эти моменты.

Светлые, светлые ночи, когда она была ребенком.

У них с Йоной родилась дочь; вот малышка хватает Сумму за палец.

Свадьба в летний день; свадебный венец, который ее мать сплела из березовых корней.

Сумма сглотнула, чувствуя, что живет, что ее сердце бьется. Но как страшно умереть и оставить Люми одну на всем белом свете.

Она повернулась, и жгуче заболел шов. Сумма зажмурилась, но снова открыла глаза.

Ей пришлось несколько раз моргнуть. Наконец она поняла, что он получил ее сообщение.

Йона склонился над ней; жена коснулась его лица. Провела рукой по густым светлым волосам.

— Если я умру, позаботься о Люми.

— Обещаю.

— И повидайся с ней, перед тем как уйдешь. Обязательно.

Йона стал гладить ее лицо, зашептал, что она так же красива, как прежде. Сумма улыбнулась ему. Потом он исчез, но Сумме больше не было страшно.

* * *

Комната для родственников была обставлена просто. На стене висел телевизор, сосновый стол, заваленный сигаретными пачками, стоял у продавленного дивана.

На диване спала девочка лет пятнадцати. Глаза у нее болели от слез, на щеке отпечатался рисунок полосатой подушки. Вдруг девочка проснулась от странного ощущения. Кто-то укрыл ее одеялом. Туфли оказались снятыми и теперь аккуратно стояли возле дивана.

Кто-то был рядом. Пока она спала, кто-то присел рядом и тихо взял ее руку в свою.

Глава 192

У старого шоссе, между Стокгольмом и Упсалой, стоит Лёвенстрёмская больница. Она построена в начале девятнадцатого века по распоряжению Густава Адольфа Лёвенстрёма, который пытался искупить вину своей семьи. Его брат убил короля Густава Третьего на устроенном в Опере бале-маскараде.

Двадцатитрехлетний Андерс Рённ, худощавый человек с красивым чувственным лицом, недавно сдал экзамены. Сегодня был его первый рабочий день в Лёвенстрёмской больнице.

Когда он входил в просторный холл, тусклое осеннее солнце играло в кронах деревьев.

За современным главным корпусом из темно-красного кирпича стоит темноватое здание, сверху оно напоминает крест с лилиями на концах. В здании размещается большое психиатрическое отделение, которое включает отделение судебной психиатрии и особо охраняемое отделение лечебницы.

На опушке леса стоит бронзовая скульптура — мальчик, играющий на флейте. На плече мальчика сидит птица, и еще одна птица — на широкополой шляпе.

С одной стороны дорожки раскинулся пасторальный пейзаж — луга, спускающиеся к озеру Фюсинген, а по другую сторону дорожки высится пятиметровый забор с колючей проволокой, за которым — тенистое место отдыха с разбросанными вокруг скамеек окурками.

В течение четырнадцати лет в психиатрическое отделение не пускали ни одного посетителя, фотографирование и аудиозапись запрещались.

Андерс Рённ прошагал по бетонным плитам, вошел под подрагивающий от ветра жестяной козырек и последовал дальше, к двери со стеклянными окошечками.

Он почти бесшумно шагал по бежевому пластиковому покрытию, на котором отпечатались следы каталок. Подойдя к лифту, он увидел, что находится на втором этаже.