Призраки не умеют лгать

Мне было безразлично. Никто не сможет больше сожалеть о бабушке, чем я.

Они подходили и уходили, иногда трогали за руки, иногда смущённо топтались на месте. Целая вереница незнакомцев.

Нирру Артахову похоронили на Аллее Славы, среди других героев империи. Престижнее было только в императорских усыпальницах. Вот бабушка бы посмеялась, если б могла.

— Лена, — Илья Лисивин подошёл последним.

Глаза, как и у многих, скрыты тёмными очками, от этого казалось, что передо мной стоит незнакомец. Зачем вообще чтото говорить, когда слова, как крупные куски, застревают в горле? Я подалась вперёд и сильно, как в детстве, прижалась к человеку, искренне скорбящему по Нирре.

— Лена, — твёрдые руки неловко обняли меня в ответ.

— Ей плохо? Вон там беседка, — Мария тотчас оказалась рядом. — Медицинская помощь нужна?

Я замотала головой. Ничего не хочу видеть, ничего не хочу слышать.

— Ну, тогда, Алленария Сергиевна, просто передохните, у нас ещё поминки.

Я кивнула, понятия не имея, смотрит девушка или нет. Илья Веденович тоже промолчал. Так, неловко сцепившись, мы и побрели.

Сегодня нелёгкий день. Я уже осознала смерть бабушки. Осознала и оплакала. А псионник? Сомневаюсь, что он мог позволить себе такую роскошь. Нет ничего хуже отсроченной боли.

Один шаг его — два моих. Лисивин напоминал деревяшку, худой и напряжённый. Голоса людей сначала слились в один монотонный гул, а потом стали отдаляться. Не надо ни о чем думать, чтото решать, говорить, общаться, надо просто идти.

— Илья, простите меня, — я сжала руки, заставляя его остановиться. — Простите за то, что я наговорила тогда.

Он стоял, не шевелясь и не реагируя, лишь вздымающаяся грудь показала, что он ещё здесь, что он ещё слышит.

— Вы были правы. Я успокоилась. Я поняла, — никак не получалось сказать то, что я на самом деле чувствую.

Никогда не поверю в самоубийство бабушки. Но, если скажу об этом сейчас, получится, что я снова обвиню его во лжи, в нежелании найти преступника.

— Илья, — потянувшись, я сняла с псионника очки, — Не хочу… Ох.

Руки замерли, потому что там за завесой тёмного стекла был совсем не тот, кого я ожидала увидеть. Карие, вечно печальные глаза потухли. Они не принадлежали больше человеку. Одеревеневшие руки, ещё недавно служившие защитой, превратились в капкан.

Если раньше из женского кокетства я жаловалась, что такая мелкая и тощая, то сейчас вознесла за это молитву. Присев, я ужом вывернулась из кольца рук и отступила, не в силах оторваться от нечеловечески расширенных зрачков псионника.

— Ты должна умереть, — он не дёргался, не прислушивался к чемуто неведомому, но его спокойная убеждённость пугала намного сильнее.

Холод страха обхватил ступни и стал подниматься выше, заставляя тело цепенеть. Как далеко мы ушли! Какая беседка? Ограды и памятники закончились, впереди только редкий ельник да бескрайнее поле, за которым окружная дорога с востока окольцовывала город.

Хрупкое самообладание дало трещину. Пусть в отличие от остальных он не сделал ни шага, ни угрожающего жеста, но я знала, на что способен этот человек.

Кричать, звать, умолять — порывы сменяли друг друга, не давая реализовать ни один. Ноги путались, в голове одно, на деле другое. Я сделала единственное, что могла. Побежала. Ботинки тяжело топали по размягчённой влагой почве, по осыпающимся иголкам, веткам и грязно чёрным остаткам травы. Главное не споткнуться, не упасть, петляя между оград и крестов, старых и новых, ржавеющих и окрашенных. Ещё чуть — чуть, сегодня погост не самое безлюдное место в городе. За спиной тишина. Только не оглядываться.

Деревянный скелет беседки вынырнул с левой стороны. Впереди уже виднелись памятники аллеи славы, тёмные подвижные пятна траурных костюмов, когда чтото тяжёлое с силой врезалось мне в спину.

— Помог… пфф, — падение о землю выбило остатки дыхания.

— Надо умереть, — в голосе псионника послышался укор.

Он ухватился за мою правую ногу и потянул, оттаскивая назад. Я вцепилась в землю руками, до боли загоняя грязь под ногти и сдирая ладони.

— Аааа, — я подняла голову, наткнулась взглядом на знакомую фигуру, и крик утих, так толком и не возникнув.

Мы были далеко, и ручаться я не могла, но эта походка, этот оборот светловолосой головы, эта высокая фигура. Демон. Где же ему быть, как не здесь!

— Надо! — припечатали убеждённостью изза спины.

"Нет", — эхом ответил внутренний голос, который я иногда принимала за бабушкин. Та нотка упрямства, что досталась мне от неё, пусть и не по линии крови.

Я упёрлась руками в землю и перевернулась, чувствуя, как скользит в крепком захвате лодыжка, как она тормозит движение, в которое вложена вся сила и резкость. Словно пытаешь выполнить горизонтальный пируэт. Красивого, как в кино, приземления не получилось. Шваркнувшись больным плечом, взвизгнула и перекатилась на спину. Ногу больше ничто не удерживало.