Призраки оперы

Дуэт двух басов – Риккардо и Джорджо – звучал так мощно, что Атенаис от волнения прижала к губам пальцы, и кольца страшно звякнули о зубы. «Suoni la tromba!» – шептали морщинистые губы, как будто это был рок-концерт, где нужно петь вместе с солистом, который тычет в зал стойкой микрофона. Марианна осознала, что уже давным-давно смотрит на старуху, и лишь когда та начала хлопать и кричать тонким голоском: «Браво!», повернулась к сцене, где кланялись уставшие, насквозь мокрые от пота артисты.

«Может, она не спала?» – гадала Марианна в антракте, гуляя по фойе. Публика шумела, пила шампанское, курильщики брали у красавцев-администраторов билеты на выход. Марианна пошла вместе с ними. «Американские горки» все еще крутили петли над площадью. Хорошо бы с Эмилем не случилось ничего страшного.

«Что, если она просто так слушает – с закрытыми глазами?» – мысли Марианны вернулись к Атенаис, она даже о своем голосе едва не забыла – так поразила ее эта старуха. (Голос – словно конверт с долгожданным письмом: его так хочется открыть, что ты никак не можешь решиться и носишь конверт с собой целый день, поглаживая бумагу и пытаясь разглядеть сквозь нее чернильные строчки.) Когда Марианна была еще очень маленькой и глупой, папа водил ее на «Евгения Онегина». Он закрыл глаза, слушая Ленского, и Марианна дернула его за рукав – испугалась, что уснул. Папа тоже испугался, открыл глаза, там были слезы.

«Может, и старуха так слушает?» – приободрилась Марианна. Ей не хотелось, чтобы соседка проспала и второе действие, приходя в себя только при звуках мужских голосов.

Картина одиннадцатая

Атенаис водит руками над безжизненным телом Марианны, Эмиль стоит на коленях и молится. Жерар терзается муками совести. На улице внезапно раздается шум – это подельники Жерара. Они принесли добрую весть – Луизу успели спасти, рядом оказался доктор. Это счастливый знак! Жерар чувствует надежду. Атенаис вскрикивает и падает в изнеможении. Исцеление Марианны отняло все ее силы. Девушка приходит в себя. Эмиль, не веря своему счастью, склоняется над ней и поет свою знаменитую арию.

Старуха и не думала покидать зал в антракте. Людям в таком возрасте (на вид ей было за девяносто) тяжело переходить с места на место. Она встречает Марианну приветливым взглядом и даже предлагает ей шоколадную конфету из бархатной коробочки. Марианна с удовольствием принимает угощение, с трудом сдерживаясь, чтобы не сказать, как маленькая девочка: «А у меня сегодня день рождения!» Ее французского хватает только на «мерси», но Атенаис и этого достаточно. Она тоже берет конфетку своими страшными пятнистыми пальцами и отправляет ее в рот. Шоколад восхитительный – как раскусишь, брызжет ликером, а внутри, как сердце Кощея, спрятана пьяная вишня.

«С днем рождения!» – думает счастливая Марианна. Атенаис достает из сумки – шанель или диор – плоскую фляжечку медного цвета. И подмигивает Марианне, точь-в-точь как алкоголик дядя Сережа из третьего подъезда мигает своим собутыльникам. Белки́ глаз, как у молодой, – говорят, есть такие капли, убирающие желтизну и сосудистые жилки, похожие на кораллы.

Мужчина, который перекладывал ноги, все еще не явился, а остальным в зале нет никакого дела до двух дам в шестом ряду. Атенаис с удовольствием отхлебывает из фляжки и протягивает ее Марианне, обтерев горлышко платком с кружевами. Марианна неожиданно вспоминает свой давний и единственный визит к соседке, недавно ставшей матерью, – когда ребенок выплевывал пустышку, соседка поднимала ее с пола и облизывала, прежде чем снова сунуть в кричащий ротик малыша.

Она прогнала из мыслей соседку вместе с ее ребенком, выросшим, к слову сказать, в надменного юношу, и взяла у старухи фляжку. Она, брезгливая Марианна, которая в обычное время не может пожать другому человеку руку, сделала глоток из чужой фляжки, и в этот самый момент погас свет.

Что там было, ликер или коньяк, Марианна понять не в состоянии – она совершенно непьющий человек. В горле жжет, как от горчичника. Атенаис блаженно улыбается, из уголка ее рта стекает шоколадная струйка.

Марианна чувствует внутри огромное и нежное тепло, похожее на дерево с пышной кроной. В этот момент она любит весь мир – Париж, оперу, Альву, Эмиля, «американские горки», любит даже Ирину без отчества. Она обожает эту чужую щедрую старуху, снова, к сожалению, уснувшую, возможно, потому, что по сцене бродит безумная Эльвира? Женские голоса усыпляют Атенаис, мужские вновь заставляют ее трепетать.