Призраки отеля «Голливуд»

Вначале репортер вкратце напоминал основные этапы карьеры Эвелин Роджер. Ее первые небольшие роли прошли почти незамеченными, но после участия в комедии «Смертельный поцелуй», где Эвелин играла роль Мерилин Монро, некоторые критики открыли в ней поразительное сходство с покончившей самоубийством звездой номер один. Журналисты впервые стали интересоваться ею. И тут для них открылась настоящая золотая россыпь. Многочисленные любовные похождения, ревнивый муж — джазовый певец Сидней Мострел, бурные скандалы в общественных местах — все это давало неисчерпаемую пищу для пикантных статей. Когда полгода назад потребовалось послать киноактрису для поддержки морального духа сражавшихся в Южном Вьетнаме солдат, выбор командования пал именно на нее. Эвелин блестяще справилась с возложенной на нее задачей, раздав во время двухнедельного турне пять или шесть тысяч автографов и десятки тысяч поцелуев. За этим последовал новый триумф — главная роль в суперкартине «Костюм Евы». И новая сенсация! Не дождавшись последних съемок, она бежит с мексиканским официантом. Кинофирма великодушно отказывается от неустойки. Директор рекламного отдела заявляет, что фирма не понесла ущерба, так как дублерша, заменившая звезду для финальной свадебной сцены, в одетом виде является точной копией Эвелин Роджер. Зато муж покупает револьвер и, размахивая им, клянется журналистам, что убьет обоих. После этого полмиллиона экземпляров напетой им песенки «Танцуй, моя любимая!» расходятся в рекордный срок. Репортеры рыщут по всему свету. Кто-то сообщает, будто мексиканец продал ее за баснословную сумму в гарем короля Сауда. Некий только что вернувшийся из Вьетнама генерал требует, если слухи подтвердятся, предъявить Саудовской Аравии ультиматум и послать в Красное море шестой средиземноморский флот. Слухи оказываются ложными. И вот после месяца безуспешных поисков мадридскому журналисту удается первому напасть на след Куколки Роджер.

«Я люблю Рамироса! Он настоящий мужчина! Я с ним беспредельно счастлива!» — этими словами начинался напечатанный в «Золотой сцене» репортаж. Двадцать два снимка наглядно демонстрировали беспредельное счастье на фоне, лазурного моря, зеленых пальм и колоритных испанских крестьян в черных беретах. На двух, кроме самой Куколки и мексиканца, был виден скромно державшийся на заднем плане пожилой мужчина в белой рубашке, белых шортах и совершенно не гармонирующих с ними черных сандалиях. А на одной фотографии — той самой, что сыграла такую трагическую роль, — объектив случайно запечатлел жену и сына Шривера. Подпись под снимком гласила: «На острове Блаженного уединения Куколку Роджер ожидает ее любимый Рамирос».

Дейли закрыл журнал. На обложке стояла дата «15 февраля».

— Прошел целый месяц. — Мун нахмурился. — Не понимаю, почему Род Гаэтано так долго медлил. Это непохоже на него.

— Очень просто. Очевидно, его люди не интересуются любовными аферами кинозвезд. Шривер тоже только сегодня увидел журнал. К тому же Род все это время, может быть, еще надеялся, что ему согласятся платить.

— Странно, — пробормотал Мун.

— Что странно?

— Все! Панотарос! Это ведь тот самый поселок, где вчера произошла воздушная катастрофа. Погибло два самолета. Там должна быть масса полиции и солдат, разыскивающих летчиков и обломки. Выходит, что парни Гаэтано как будто нарочно выбрали самое рискованное время для своей операции… Жалею, что впутался в эту историю. Тут что-то не так.

— Боитесь? — насмешливо спросил Дейли.

Мун вместо ответа посмотрел на кресло, в котором недавно сидел Шривер. Почудилось, что оно сгорбилось и сморщилось, впитав в себя все несчастья старика. Спасаясь от ненужных эмоций, он торопливо рассовал по карманам фотографии и бумаги. Дейли потушил свет. Прежде чем дверь бесшумно затворилась, Мун еще раз окинул взглядом темную комнату. Светящееся привидение одиноко покачивалось в воздухе.

Прибытие в Панотарос

Голубой автобус с надписью «Малага — Панотарос» резко затормозил перед опустившимся шлагбаумом. Прикрепленные к крыше корзины и чемоданы подпрыгнули и, погромыхав, снова застыли. Почти все пассажиры вышли. Крестьяне вынули из кожаных мешочков табак и скрутили сигаретки.

— Прошу вас! — к Муну подошел священник в черной сутане. У него было загорелое, сравнительно молодое лицо. Темные глаза из-под лохматых, тронутых сединой бровей со скрытой пытливостью вглядывались в собеседника.

Два часа тому назад они встретились в банке Педро Хименеса, где падре Антонио с готовностью взял на себя роль переводчика. В автобусе священник не навязывал своего общества. Но время от времени, когда Мун отрывался от окна, он ловил на себе его взгляд. Взгляд, похожий на рентгеновский луч. Казалось, падре Антонио видит человека насквозь и каким-то седьмым чувством угадывает его слабости.