Призраки отеля «Голливуд», Гамбургский оракул

— Извините! Мы немного задержались. — Мун занял старое место, рядом с Мэнкупом. — Обсуждали серию статей, которые Дейли хочет написать о Гамбурге. — Мун сказал это нарочито громко, чтобы проверить, как реагирует Ловиза на эту разработку легенды. Если ей действительно известна истина, это должно как-то проявиться. Актриса продолжала спокойно разговаривать с Дейли.

— Не пора ли нам на спектакль? — спросил Мун.

— Торопиться незачем. — По голосу Мэнкупа можно было судить, что пил он немало. — Это театр для избранных, для интеллектуальных гурманов… Беккет, Ионеско, Олби. Туда ходят люди, которым не надо рано вставать. Представление начнется только в девять.

— Одним словом, театр эксперимента, — поморщился Мун. — Впрочем, ради того, чтобы посмотреть Ловизу Кнооп на сцене, я пошел бы даже на пьесу, где все остальные актеры будут в течение целого вечера изображать глухонемых.

— От вас такая жертва не потребуется. Ловиза сообщила мне по секрету, что сегодняшняя вещь нечто вроде детектива.

— По секрету? — удивился Мун.

— Так точно. Этот спектакль обставлен полной тайной. Репортеров не допускали на репетиции, с актеров взяли обет молчания, автора никто не знает. Псевдоним — Арно Хэлл, настоящее имя не известно даже литературному агентству, которому он прислал пьесу.

— Если она нуждается в такой рекламе, ничего хорошего ждать не приходится, — улыбнулся Мун.

— Вы, должно быть, не поняли.

— Нет, превосходно понял. В наше время отсутствие рекламы — самая лучшая реклама.

— В данном случае дирекция скорее заботилась о своей репутации. Интеллектуальные ребусы для избранных ценителей — и вдруг плебейский детектив! До меня дошли слухи, что автору пришлось скупить театр на десять спектаклей.

— То есть выложить из своего кармана весь кассовый сбор? Видимо, у этого драматурга недостаток таланта компенсируется избытком денежных средств.

— Сумма не такая уж большая. — Мэнкуп рассмеялся. — В зале всего сто сорок мест. Театр так и называется — «Театр в комнате».

Художница, покончив со скульптором, рисовала портрет Магды. Нетрудно было догадаться, почему она отдала ей предпочтение перед Ловизой, — яркие краски, колоритность, не требующая точного штриха. Магда, не прекращая беседы с Баллином и скульптором, с откровенным удовольствием позировала. Напротив нее сидел тот самый блондин, которого Мун и Дейли видели в туалете. Перед ним стояла нетронутая кружка пива. Судя по его напряженной позе, он внимательно наблюдал за их столиком.

— Почему вы не пьете? — Мэнкуп напомнил Муну о своем присутствии. — Зато постоянно смотрите на Ло! Можно подумать, что вы охраняете не меня, а ее, — добавил он еле слышно.

— За ваше здоровье! — Мун взял бокал. — Между прочим, вы давно с ней знакомы?

— Лет десять. Поскольку женщина не политик, который за это время трижды вывернет наизнанку свое кредо, можно сказать — я знаю о ней почти все…

— Почти — это еще не все.

— Все человек не знает даже о самом себе. Разве я… — Не закончив, он с лихорадочной поспешностью заговорил о другом: — Угадайте, почему мне нравится это кафе? Из-за «мементо мори». Помните о смерти! У древних римлян этой мудрой цели служил гроб, который ставили рядом с пиршественным столом. Здесь его заменяют настенные росписи.

Прямо перед собой Мун видел панораму большого гамбургского пожара.

— Фантазия художника придала этой мысли довольно современное оформление, — усмехнулся Мун. Растопыренными пальцами он словно выхватил из объятого табачным дымом горящего города башню. Отделенный от крыши тонкий шпиль на вертикальном столбе пламени возносился к небу. — Чертовски похоже на ракету!

— Это не фантазия. Мой дед был очевидцем.

— Ваш дед? — с сомнением спросил Мун. — Пожар ведь случился в…

— В тысяча восемьсот сорок втором! — Мэнкуп кивнул. — Деду было тогда семь лет, умер он в день, когда гитлеровские войска вступили в Австрию. Почти все Мэнкупы доживали до библейского возраста, вероятно, я буду единственным исключением.

— Если вы так пессимистически смотрите на свои шансы… — начал Мун, но Мэнкуп прервал его:

— Дед рассказывал, как это было. Он приехал с отцом продавать рыбу. Пожар постепенно оттеснил их к собору Святого Николая. Когда загорелась башня, которая вам так понравилась, колокола зазвонили сами собой. Звонили так долго, пока не расплавились. Шпиль сначала взлетел вверх и только после этого рухнул. Дед говорил, что это было как прямое общение с богом — нестерпимо жутко и прекрасно. Жутко и прекрасно… Он без конца повторял эти слова.

— Меня это не слишком удивляет. Знаете, о чем и кем сказано: «Красота этой сцены под силу только великим поэтам»? Генералом Фареллом. Этой фразой он характеризует взрыв экспериментальной атомной бомбы в Аламогордо…