Призраки памяти

– Анжела, что ты сделала со своим лицом?

– Что?

– Ты помнишь, что ты сделала со своим лицом?

Я посмотрела в по-прежнему отражающее нас зеркало, и мой взгляд наткнулся на изрезанные белыми линиями щёку и висок. Коснувшись их кончиками пальцев, я непонимающе уставилась на брата. В моей памяти не было никаких воспоминаний о том, что я как-то исправляла свой изъян.

– Я не помню…

– Верно. Ты не помнишь. Потому, что ты ничего с ним не сделала. Ты попросту жила с этими шрамами всю свою жизнь, не придавая им особого значения. За всё время, которое я знал тебя, ты ни разу не задумалась о пластике, хотя в какой-то момент уже могла себе это позволить. Ни эти шрамы, ни отношение к тебе окружающих людей, особенно сверстником, ни постоянные унижения и насмешки не ломали тебя. Ты жила и твёрдо двигалась в своей цели. Именно это и нужно было учёным – понять, что помогало тебе идти вперёд и не позволяло сдаться. – На какое-то время Мэтт замолчал, и я заметила, что лицо его стало непроницаемо-серьёзным, а остановившийся взгляд затерялся где-то глубоко в прошлом, как в тот вечер, когда я пообещала сделать его бессмертным. – Сначала из уважения к тебе они не стали трогать твою генную память. Они вообще относились к твоему имени, как к чему-то бесценному, почти святому. И я могу их понять. – На мгновенье улыбка тронула его губы. – Для изучения была взята память ближайшего к тебе человека, то есть моя. Но в моих воспоминаниях не было того, что было им нужно, ведь я никогда не давал тебя в обиду и потому не мог помнить пережитых тобой унижений. Я их просто физически не видел.

– Ты старался всегда быть рядом, – кивнула я. – И если кто-нибудь в твоём присутствии называл меня уродиной, франкенштейном или лицом со шрамом…

– …То всегда получал от меня крепких тумаков.

Мне вдруг захотелось взять за руку своего брата. Это был его жест, тот самый которым он часто приводил в порядок мои растрёпанные чувства и обогревал мне душу. Но…

Заметив мой порыв, Мэтт глубоко вздохнул и продолжил:

– Они возились с моей памятью долго, сколько позволило им время, крутя её так и сяк и пытаясь выцепить оттуда хоть что-то полезное для их исследования. В конце концов, через несколько лет, когда ситуация на земле стала критической, они, можно сказать, решились на святотатство. Однажды ты снова открыла глаза и начала проживать свою жизнь заново. Но не всю, а только ту её часть, где тебя постоянно преследуют неудачи и насмешки. И где меня никогда не оказывалось рядом.

Он снова замолчал, а потом посмотрел мне прямо в лицо:

– Анжела, ты правильно сказала: у тебя получилось, пусть и неожиданно, бесконтрольно. Поэтому ты никого не успела предупредить о возможности возникновения призраков памяти. Люди, работающие с MGG, не знают о том, что каждый ген загруженный в блок визуальной материализации, оставляет свой информационный след в системе, сохраняющийся в ней даже после замены исследуемого гена. Ты даже не представляешь, сколько оттисков чужих жизней находится там сейчас. Они все, как застывшие в янтаре древние насекомые, замерли в своих мирах, после того как снова прожили отражения своей памяти. Но знаешь, немногие из них согласились бы на это по своей воле. Решившись изучать историю путём полного погружения в личности когда-то живших людей и вызвав к жизни их разум, учёные сами того не ведая, преподнесли некоторым из них красочный билет в один конец, на котором огненными буквами выжжены слова: «Добро пожаловать в твой личный ад!» – Я удивлённо взглянула на него. – Да, Энж. Они проживали заново всё, что с ними когда-либо случалось, пока современные профессора исследовали быт различных эпох. Одни из них вновь влачили жалкое существование в нищете; другие страдали от голода и хоронили своих детей, умерших от истощения во время какой-нибудь великой осады; третьих вообще «заново» продавали в рабство, издевались, калечили. И все эти люди не могли остановить это, не могли выйти из этого круга, потому что не осознавали, что это уже не жизнь, а лишь записанный фильм, который можно промотать в любую сторону и выбрать тот фрагмент, в котором они были счастливы. А потом, когда их отработанный ген отложили в сторону, отключив от программы, они попали в ничто, в вечную тьму и одиночество, навсегда оставшись там и осознавая это. Ведь они так и не стали «призраками».

– А ты?

– Я – стал.

– Но как?! – Во мне вдруг проснулись рефлексы учёного. Захотелось разгадать эту загадку, найти объяснение феномену памяти моего брата. Мэтт рассеянно пожал плечами:

– Ты даже не представляешь, что может сделать с человеком чувство вины…

– Вины?

– Да. Я почти каждый день вспоминал то, что с тобой случилось. Думал, как бы ты жила, если бы этого не произошло. – Он протянул руку и «коснулся» пальцами моих шрамов.

– Но ты не виноват!

– Для тебя – может быть. Но себе я никогда не простил того, что не отговорил тебя тогда, что ты всё-таки полезла на эту проклятую тумбу.

– Но, Мэтт, тебе было всего лишь пять лет!