Призраки подземелий

Костер медленно догорал, но это было и к лучшему. Часовой не спешил подбрасывать в него дров, хоть от пары безжалостно изрубленных киркой кроватей еще осталась внушительная кучка обломков. Говорят, что на огонь человек может смотреть вечно, но только при свете дня или в кромешной тьме. Когда же поблизости имеется другой яркий источник света, да к тому же искусственный, это занятие далеко не из приятных. В неестественном зеленом освещении, к которому уже давно привыкли глаза путников, живое пламя приобрело резкий желтый оттенок, обрамляющий его языки и постоянно мерцающий. От этого вначале у всех троих заслезились глаза, а затем и разболелись головы. Предложение Дарка на время загасить светящиеся палки или накрыть их чем-нибудь, почему-то дружно было отвергнуто обоими спутниками, причем довольно рьяно. Видимо, разведчики еще боялись внезапного нападения тварей и фанатично верили в великую силу зеленого света, способного их отпугнуть. Что же касалось моррона, то он был абсолютно уверен, что хищники, обитавшие в окрестных пещерах, уже давно обходили эту стоянку стороной. Они считали территорию, отгороженную от их мира стеною, охотничьими угодьями очень сильного зверя и никогда бы сюда не сунулись. Среди животных не бывает самоубийц, в этом они гораздо разумнее многих людей…

Всё было спокойно. Снаружи не доносилось ни звука, да и запах гниения ничуть не усилился, хоть дыма стало гораздо меньше. Тела спутников мерно вздымались во сне, что вносило некую долю умиротворения в непривычно спокойную обстановку. Однако моррон еще не был уверен, что разведчики спят достаточно крепко, чтобы не заметить его ухода. Сидеть же на месте без дела он уже не мог, но вынужден был ждать, пока усталость не возьмет свое и чуткий сон союзников не обратится в глубокую дрему.

Но вот долгожданный миг настал. Огонь затух, оставив после себя лишь несколько дымящихся головешек, а храпевший во сне Вильсет не завозился, когда осторожно поднявшийся с пола Аламез легонько пнул его носком сапога в то самое место, откуда растут ноги и где заканчивается спина. Радуясь, что он наконец-то дождался этого упоительного момента, моррон подобрал одну из светящихся палок и, осторожно ступая с пятки на носок, направился к выходу. Бесшумно выйти из казармы оказалось легко, ведь ее просторное помещение было совершенно пусто, если не считать нескольких кроватей, а на идеально ровном каменном полу не было ни обломков, ни мусора. Когда они только вошли внутрь здания, моррону даже показалось, что его время от времени прибирают. Мелкая известковая пыль здесь, конечно, водилась, но ее было куда меньше, чем снаружи.

Свобода открытых подземных просторов встретила Дарка бодрящей прохладой, мгновенно ударившим в ноздри запахом гниющей плоти и отвратной картиной, от которой он за время, проведенное внутри казармы, уже успел поотвыкнуть. Однако этот нерадушный прием, естественно, не заставил его вернуться и отказаться от планов. Прежде всего моррон подобрал кирку, так и дожидавшуюся его возле колодца, а затем быстро, но осторожно стал спускаться вниз; туда, где находились призывно приоткрытые ворота. Узенькая темная щелочка между створками искушала его, манила ненадолго покинуть безопасную стоянку и произвести небольшую разведку, чтобы хотя бы мельком взглянуть на легендарный караванный путь и настоящее махаканское подземелье, о которых, как о Небесах, многие люди слышали, но никто ни разу их не видел.

Вначале ничего не предвещало беды. Первую половину спуска моррон преодолел практически бегом, но примерно в середине склона его вдруг вновь одолели тихо шепчущиеся голоса, неизвестно откуда появившиеся в голове и не желавшие её покидать. Один голос, видимо имевший какое-то отношение к Коллективному Разуму, настойчиво шептал всего лишь одно слово: «Назад!»– повторяя призыв на всех четырех известных Дарку человеческих языках: имперском, герканском, филанийском и виверийском. Накладывающаяся на него незнакомая речь была более груба, жестка и разнообразна. Смысла обрывков длинных тирад моррон не понимал, пока его слух не уловил два когда-то слышанных от знакомых гномов и навсегда оставшихся в памяти слова – коротких, емких и очень обидных. Они шли подряд, так что наверняка являлись словосочетанием. Одно обозначало на гномьем языке брюхо, хотя более точный перевод звучал бы как « цех переработки первично измельченной жратвы», а другое – грубое, насильственное действо, о котором при дамах не принято говорить даже на языке намеков, но именно с прекрасным полом обычно и связанное.