Призраки прошлого

- Заходите! Садитесь вон за тот столик, ближе к сцене.

Звучала глухая фонограмма музыкального сопровождения, стрекот камер, Верхоланцев отдавал указания. Я сделал шаг по направлению к столику и чуть заметно вздрогнул, услышав чарующее пение. Без сомнения, голос, завораживающей яркой чувственностью, принадлежал Милане, стоящей в круге света на эстраде. Я присел за столик и с удовольствием включился в процесс. Она пела что-то по-английски, выразительно-эмоциональное, зажигательное, грациозно двигаясь в такт мелодии.  Это всегда сводило с ума. Шевельнулась в груди ревность. Я её хотел, безумно хотел, а она принадлежала кому угодно, только не мне.

- Стоп! Молодцы, - с большим сожалением услышал я голос Верхоланцева.

Милана сошла со сцены и присела за мой столик, поправляя причёску.

- Ну как? - спросила она. - Понравилось?

- Потрясающе, - сказал я совершенно искренне. - Обожаю ваш голос. Вы могли бы в Ла Скала петь.

- Спасибо за комплимент, - почему-то с грустью сказала она.

Рядом возник Верхоланцев. Исподлобья оглядев меня, пробурчал:

- Ну, неплохо, неплохо получилось. Сейчас будем сцену репетировать. Милана, иди, переоденься. И грим поправь. Олег, сценарий читай.

Проводив Милану взглядом, он плюхнулся за столик, и снисходительно спросил:

- Нравится тебе Милана?

- Да, она здорово поёт.

- Поёт, - протянул он насмешливо. - А что ты на неё так смотришь, будто готов её в постель утащить прямо со сцены? - в голосе звучали откровенно раздражённые нотки.

- И что? - не понял я. - Она очень красивая женщина. Я просто играл, как вы сказали.

- Игрок тоже мне. Из тебя игрок, как из говна пуля. Слушай, Верстовский, - он наклонился ко мне, схватился за пуговицу на моем пиджаке. - Ты тупой или валенком прикидываешься? Наивный чукотский юноша. Милана - моя жена. Если узнаю, что ты с ней шуры-муры крутишь, яйца тебе оторву. Понял?

- Понял. Мне даже в голову не приходило...

- Хватит врать, - зло оборвал меня Верхоланцев. - Пойди вон до того молодого человека за столиком, в очках и наушниках, и погляди в монитор на свою физиономию. Давай, сценарий читай. Сорок вторая страница.

Он встал, аккуратно задвинул стул и, бросив на меня злобный взгляд, ушёл. Я уткнулся в сценарий, но сосредоточиться никак не мог. Вспомнил о запонке, которую нашёл в гардеробной Верхоланцева. А что если Северцев позволил себе «шуры-муры» с Миланой? Это мотив. Верхоланцев так стремился прикормить меня, ставку выбил почти звёздную. Я случайно узнал, что пятьсот баксов за съёмочный день получают малоизвестные, но профессиональные артисты с большим стажем, но никак не журналист. Тем более, Верхоланцев такая крупная величина, что актёры сами готовы заплатить, лишь бы сняться у него. Он сделал это, потому что жаждал узнать, не нашёл ли я улики, которые изобличали бы его, как убийцу. Мне стало не по себе. Если Верхоланцев расправился с Северцевым, звездой первой величины, то уж, что говорить обо мне?

- Олег, здесь нельзя курить, - услышал я голос Лифшица.

Я непонимающе воззрился на него, с трудом переходя от своих мыслей к реальности.

- Затушите сигарету, - повторил он.

Я, наконец, понял, что он сказал, скомкал окурок и оглянулся в поисках мусорной корзины, но ничего не нашёл, а кидать на пол в студии, не хотелось. Начал бродить между столиками, вышел в коридор в поисках сортира. Увидев стилизованное изображение мужика, хотел открыть дверь, и вдруг услышал голос Верхоланцева, идущий из комнаты напротив:

- Все нормально, Давид. Все нормально.

- Дима, не забывай, ты мне сильно задолжал, - послышался голос Розенштейна. - Ты говорил с ним на эту тему?

- Нет пока. Поговорю.

- Что значит - поговорю? - голос Розенштейна звучал очень раздражённо. - Ты должен был с самого начала ему сказать! Без этого наша сделка не действительна! Запомни!  А если он откажется, дальше платить ему будешь из своего кармана! После того, как Северцев коньки отбросил, я горю, как свеча. Ты  это понимаешь?

- Кто же виноват, что он преставился? А, Давид? - поинтересовался ядовито Верхоланцев.

- Никто не виноват, - зло буркнул продюсер.   - Ох, Дима, мне ещё надо с ментами дело уладить. Господи Иисусе, как мне все это надоело.

Послышался скрип открываемой двери, и я шмыгнул в туалет. О ком говорили продюсером с режиссёром? Наверняка, обо мне. Интересно, и в чем таком я должен участвовать? Значит, Розенштейн согласился платить мне такую ставку неспроста. И  придётся отработать её. Очень надеюсь, что не в борделе.

Я вернулся на площадку, где уже поменяли освещение, передвинули камеру к одному из столиков. Милана переоделась в другое платье - блестящее, обтягивающее её прелести, как змеиная кожа. Надо просто быть педиком, чтобы не хотеть эту женщину. Я сел за столик, как было нужно по сценарию.

- Так, Милана, все то же самое, что с Северцевым, - рядом возник Верхоланцев. - А ты, итальянский мачо, сыграешь нам на балалайке, - произнёс он с издёвкой, обращаясь ко мне. - Ну чего уставился? Тебе, Верстовский,  не итальянских мафиози играть, а быдло с сохой. Соберись.