Призраки вокруг нас. В поисках избавления

Время от времени я заходил в комнату и смотрел на нечто, накрытое простыней. После пары таких визитов я заметил, что простыня немного сползла, открыв часть тела. Я спросил ту, что была рядом, не она ли трогала простыню, но – нет. Я снова зашел в комнату и увидел, что простыня сползла еще больше, и теперь верхняя часть торса покойного генерала была раскрыта. Понимая, что это ненормально, я стал искать кого-нибудь, кто мог трогать простыню, но никого не нашел. Затем я попытался ощутить сильные потоки ветра, которые могли ее сдвинуть, но все впустую. В следующий раз, когда я заглянул, тело немного изменило позу, а на лице было раздраженное выражение.

С опасением я нагнулся к лицу генерала и шепнул: «Вы чем-то недовольны?». Он едва заметно пошевелился и глухо промычал нечто похожее на «да».

Я тут же выскочил из комнаты и сообщил той, что находилась там со мной: «Он жив, не знаю, как это возможно, но… он жив». Она советует мне сказать одному из представителей власти о том, что он еще жив. По неизвестным мне же самому причинам я звоню в аптечный пункт и говорю: «Генерал Грант еще жив, а мне, кстати, понадобятся ручки». Аптекарь переключает меня на отдел ручек, а я с ужасом понимаю, что новость о генерале Гранте была либо не понята, либо проигнорирована. В этот самый момент раздается звон будильника, призывающий меня к бодрствующей жизни. Я был очень разочарован тем, что никогда не увижу продолжения этого сна. Казалось, как это всегда бывает со снами, что он длился несколько часов, а не минут. Более того, узнать окончание сна я хотел гораздо больше, чем вступать в очередной день рутинных обязанностей. В очередной раз я почувствовал, как удивительный мир снов проник в привычный мир явлений, кажимостей и обязанностей.

Утром, принимая душ, я раздумывал над своим сном, с улыбкой вспоминая его причудливую образность. Затем в голову пришло одно из моих любимых высказываний, и я вдруг понял, почему внутрипсихические силы вызвали во мне именно такой сон. Высказывание, о котором я упомянул, принадлежит Уильяму Фолкнеру и звучит следующим образом: «Прошлое не умерло. Прошлое – это даже не совсем прошлое». И я понял смысл сновидения в контексте своей нынешней жизни.

Я уже начинаю стареть, и в том, что касается моей профессиональной деятельности, мне уже хочется немного притормозить. Я стер все шины или, как говорят в Западном Техасе, «ехал долго и дюже взмок». Недавно вышла моя тринадцатая книга, и я пообещал себе, что она будет последней! Я уже сказал, все, что хотел, – последние две главы были про загадку смерти и о том, что смысл жизни в самом путешествии, а не пункте назначения. О чем еще можно написать после этого? И, если уж быть совсем откровенным, я устал говорить. В то же самое время, как и со всеми предыдущими книгами, я чувствовал легкие импульсы из бессознательного: вспышки образов, полуоформленные мысли, сочетание чувства необходимости выполнения некоей задачи и собственной ответной реакции. Как и для многих других людей, процесс написания для меня всегда был одновременно и радостью, и мучительным трудом. Чем-то таинственным, тягостным, категоричным, требующим большого напряжения, дарующим радость лишь после окончательного завершения труда… Я очень устал от этого. Как заметил однажды Томас Манн, «писательство с наибольшим трудом дается именно писателям». Я же хотел нормальной жизни. Почему нельзя прийти домой и просто поговорить с женой или посмотреть футбольный матч, или прочитать книгу, над которой корпел кто-то другой?

Однако была одна тема, с которой я то и дело сталкивался и в личной жизни, и в психотерапевтической практике, и в привычном ходе спектакля истории – я имею в виду непоколебимое постоянство прошлого. Мы считаем себя сознательными людьми, добившимися всего самостоятельно, благонамеренными, способными принимать решения, и все это ставится под вопрос только в особых обстоятельствах. В определенные болезненные моменты мы даже спрашиваем себя: что вообще происходит? кто хозяин моей жизни? На коллективном уровне мы пребываем внутри культуры, обесценивающей прошлое, и поэтому на индивидуальном уровне мы убеждаем себя, что каждый день создаем себя заново. Но я, как постоянно общающийся с пациентами психотерапевт, как человек, час за часом работающий с этим осязаемым миром, неизбежно понимаю, что все мы плаваем в темном море безвременья. Во время терапии или анализа мы не пытаемся вернуться в прошлое, но мы видим, насколько настоящее определяется прошлым, его запретами, директивами и императивами. Нам остается либо пережить его вновь, либо проигнорировать его зов, либо включить его в бессознательный «план лечения». В любом случае прошлое берет на себя командование, во всяком случае, до момента полного его осознания. Но кто действительно хочет проживать жизнь своих родителей или постоянно убегать от нее вместо того, чтобы жить собственной жизнью? Кто способен поверить в то, что мы сваливаем дурную карму на последующие поколения?