Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

Пророк сидел в кресле перед своим домом, а вокруг толпились сельчане, с напряженным вниманием слушая речь старца. У пророка была весьма характерная внешность, чему в немалой степени способствовала окладистая библейская борода.

Но речь его вовсе не походила на истеричные выкрики прорицателей, которые так часто можно услышать на политических диспутах в Гайд-парке и на собраниях Армии Спасения. Он не закатывал глаза к небу и не пытался имитировать «голоса свыше», как это делают его американские коллеги, давно превратившие прорицательство в доходный промысел. Он говорил спокойно и неторопливо — ни дать ни взять простой старый крестьянин, который делится своими соображениями с односельчанами.

— И так будет продолжаться вечно, если вы не измените свой образ жизни. Я ни на кого не держу зла, я просто пытаюсь вразумить вас. Разве вы не видите, какое положение сейчас в Уэльсе? В Лемброуке и Карнарвоне закрылись шахты, десятки тысяч людей остались без работы, и теперь дьяволу ничего не стоит завладеть их душами. Недавно я разговаривал с одним человеком из Рьюля, он рассказывал, что и море уже стало не таким, как прежде. В Энглси рыбаки поймали русалку, которая предрекала, что скоро начнется голод… Но я не понимал, что все это означает, пока не встретил две недели назад Белого Пса. Я поднялся на склон Моэль-Зич. Уже вечерело. Присел на камень. И вдруг увидел на плато примерно в полусотне ярдов от меня того самого Пса. У него была белоснежная шерсть, а уши кроваво-красного цвета, как в старинных сказках, которые мне когда-то рассказывал мой дедушка Оуэн Гвин Мор. Белый Пес стоял на одном месте и яростно рыл землю. Я не осмелился подойти поближе, но догадался, что он копает могилу… Многие, очень многие в Англии и Уэльсе из тех, кто считает, что им суждена долгая жизнь, скоро уйдут в мир иной…

Он вынул из кармана Библию и прочитал главу из Апокалипсиса, заканчивающуюся словами: «И дам ему звезду утреннюю». А дальше продолжил своими словами, по памяти:

— Сидящий на престоле держал книгу, запечатанную семью печатями, которую не мог раскрыть никто, кроме Агнца, обреченного на заклание. И когда Агнец снял с этой книги печати, ангелы вострубили в трубы, и появились четыре всадника. Первый сидел на белом коне, и в руках у него был лук, а на голове — венец. Второй всадник восседал на рыжем коне, и дано ему было взять мир с земли, оставив на ней только вражду. У третьего был конь вороной, а в руке он держал меру. Четвертый всадник, имя которому Смерть, сидел на коне бледном.

— Сегодня ночью я видел этих всадников, — объявил пророк. — Кони у них были с львиными головами и изрыгали огонь, дым и серу. Настал великий день гнева Господня. Ступайте же к себе, пока не поздно, и покайтесь, уповая на милость Божью, которая воистину беспредельна. А не то горе тебе, народ Уэльса, гореть тебе в геенне огненной!..

* * *

Следующая ночь началась лучше, чем первая. Ветер утих, и мы с Цинтией перед сном погуляли по парку, озаренному ярким лунным сиянием, после чего мои мысли потекли в более приятном направлении, чем вчера.

Цинтия рассказывала мне о своем детстве. И хотя рассказ ее был не слишком веселым, я воспринял это как доброе предзнаменование. Если кто-то хочет завязать теплые дружеские отношения с представителем другого пола, он непременно старается поведать этому человеку о своем прошлом, довериться ему и таким образом вызвать на взаимную откровенность.

Заснул я сразу и проспал до часу ночи. Проснулся от громких мужских и женских голосов, доносившихся из коридора. Там шел оживленный разговор. Это возмутило меня до глубины души.

«Какое свинство, — подумал я, — устраивать народные гулянья именно перед моей дверью. Тогда как цейлонцы, например, считают грехом разбудить даже спящую собаку. Лучше бы я поехал на Цейлон».

О том, чтобы снова заснуть, не могло быть и речи. Голоса становились все громче и беспокойнее. Говорили, видимо, по-валлийски: я не понял ни слова.

Я поднялся и, второпях одевшись, вышел в коридор. Неподалеку от моей двери стоял уже знакомый мне Джон Гриффит в компании двоих таких же, как он, ряженых великанов и двух молодых служанок, на которых было значительно меньше одежды. На этот раз Джон Гриффит не производил такого устрашающего впечатления — в расстегнутом средневековом камзоле, из-под которого виднелась ночная рубаха, он скорее сам выглядел испуганным. У его сотоварищей в руках были алебарды, которые они держали остриями вниз, будто собираясь мести ими пол.

— Что тут происходит? — спросил я.

Они посмотрели на меня и, ничего не ответив, продолжали дальше болтать по-валлийски. Потом дружно повернулись и двинулись по коридору.

Я — за ними. Мною все сильнее овладевало страшное беспокойство.

Мы остановились в большом, довольно скудно обставленном зале и прислушались. Откуда-то издалека доносились странные звуки. Как будто кто-то молился, протяжно, нараспев. Джон Гриффит повернулся ко мне:

— Сэр, этот человек до сих пор говорил по-английски, но теперь я его перестал понимать. Может быть, вы сумеете понять, чего ему надо?