Призыв Духа

Что же это за тайна, которая побуждает тебя умирать для других и без страха идти навстречу смерти? Ты можешь умереть за другого, только если считаешь, что он для тебя все. Поскольку он — вся вселенная, ты приносишь себя в жертву за него, и для тебя это — единственная возможность существовать. Значит, ты можешь жить только через смерть. Напротив, если ты придаешь себе какое–то значение, ты не можешь принести никакой жертвы, ибо твоя забота–сохранить то, что имеешь. Осознать, что ты сам — ничто, — это предварительное условие, чтобы породить другого. Другой может родиться от тебя только тогда, когда ты убьешь твое эго. Умирая, ты воскресаешь, также как и твой ближний, тем же единым движением, ибо никто не может восстать из мертвых, не пройдя через смерть. И наоборот, кто не согласится добровольно принять смерть, тот, в конце концов, все–таки умрет и умертвит вместе с собой других–таким же единым движением.

Христос открыл эту тайну любви в исторической действительности, он показал ее в своем умении принимать раны. Кто ранен Иисусовой любовью, тот становится вместилищем этой тайны. Вот почему невозможно сделать различие между тем, кто любит по–Божески, и достоверным представлением о Лике Христовом.

Но Христова способность принимать раны — это только одна сторона проявляющейся в истории и вне ее Отчей воли к самоотдаче. Отец истощает Себя в любви к Сыну и Духу. Любовь, по определению, есть не что иное, как самоуничтожение в другом.

На этой земле человек утверждает себя тогда, когда уничижает себя, или умирает в другом. Единственный способ выразить любовь — это преодолеть всякий дуализм. Смерть в другом есть, в сущности, воскресение. Действительно, тот, кто любит, не умирает, потому что он пребывает в состоянии постоянного дарения. А тот, кто любим, не может умереть потому, что пребывает в состоянии постоянного принятия.

Никто не может утверждать, что он живет так, если не верует в Бога, не осознает, что он пребывает в Боге, не охватывает своим взглядом всего бытия. Кто смотрит таким образом на все бытие, тот находит его прекрасным, так же как Бог признал, что все «хорошо весьма». Видя пыль на лице брата, ты постараешься стереть ее, ибо ты любишь его красоту. Объективно ты можешь признавать виновность брата, но грех, сколь бы он ни был велик, никогда не исказит его первоначального великолепия. Более того, твой брат раскается, только если ты его любишь. Стало быть, нужно его любить, считать его лучшим, чем ты сам, признавать всякого грешника, преступника, испорченного человека прекрасным в сравнении с тобой, ибо ты призван видеть порочность в себе самом, а в другом — никогда. О другом знает Бог, Он один–судия. Ты не можешь предварять суда и делать судией себя.

Здесь мы касаемся смысла милосердия (al rahmaniya) в том понимании, которое нам дал Иисус. Слово rahma (милосердие, сострадание) происходит, несомненно, от rahm (матка). Говоря о милосердии Божием, великий сирийский учитель Афраат, а до него Климент Александрийский, утверждали, что Бог есть «мать», потому что Он порождает всех людей и принимает их, когда они возвращаются к Нему. Возможно, слово «милосердие» имеет иной смысл, чем слово «любовь». Но если мы из плана языкового перейдем к самому Божественному порыву, сможем ли мы рассматривать движение милосердия и движение любви как принадлежащие к различным регистрам? Можно бы подумать, что у милосердия не такое широкое поле приложения, как у любви, ибо оно есть прощение грехов. Может показаться, что оно более связано с отрицательной ситуацией в жизни человека, которую преодолевает прощением, чтобы прийти к исцелению. В этом смысле оно было бы ступенью или гранью более широкого, более исчерпывающего понятия любви. В действительности, любовь Божия изливается из самого сердца Бога, из самого сокровенного Его существа. Любовь — не один из Его атрибутов, не сторона Его характера, но целостность этого характера в его беспрерывном движении к сердцу человека. Цель этого движения — освободить это сердце от эго и водворить его в Божественном Я.

Конечно, я понимаю реалистов — или тех, кто притязает на реализм, — которые представляются мастерами психологического или психиатрического анализа, тогда как зачастую они всего лишь носители предрассудков. Представим себе, что они могут открыть некоторые факты или даже все, что касается подвергнутого анализу лица. Значит ли это, что все его действия идут от сердца? Если никто не может судить собственное сердце, — ибо только Бог проникает в глубину сердец, в том числе и моего, — как я могу позволить себе исследовать интимные тайны других людей, каковы бы ни были их слова и поступки? Человеческое существо — тайна, в глубины которой может проникнуть один только Бог, его сотворивший. И по этой же логике любой грешник — тоже тайна, и мне дано только попытаться исцелить его раны. В то мгновение, когда я вместо этого стану ему вредить, я поврежу себе самому.