Призыв ведьмы (СИ)

Да, когда она увидела его впервые, то подумала, что всё, конец. Вид у него был жёсткий, непримиримый, воинственный. И дело было не в жутком шраме, что шёл через всё лицо и уходил ниже, перепахивая грудь. И внезапное умение видеть то, что увидеть нельзя, которое появилось у неё со способностью творить молнию руками и делать из воды алкоголь, не прибавляло приятности.

Ей только показалось странным, что этот шрам феран не убрал, потому как Хэла точно знала, что, такой как он, мог позволить себе полный комплекс услуг лечения от магов "под ключ", так сказать. То есть маги могли бы сделать, что шрамов вообще никаких не осталось. Значит не убрал намеренно? Впрочем, мужчина, представший перед ней, был неотделим от войны. Что такому шрам? Два, три? А Хэла видела, что их там под одеждой тьма, а сам феран словно не умел снимать доспехи, не умел убирать меч в ножны.

Весь его вид говорил, что он на войне всегда, и для неё это означало, что придётся валить для него народ направо и налево без перерывов на отдых, сон или приём пищи. И вот этого она боялась, потому что чего-чего, а убивала Хэла беспощадно только комаров и тараканов. А тут люди. Какая война в этом мире, Хэла знать не знала, и узнавать не хотелось. Впрочем, война везде война — не оставляла шансов никому.

Это понимание, эти мысли отталкивали её от ферана Изарии на километры и даже дальше. Но что было делать? Упираться? Сражаться с ним?

Вот это она очень быстро решила завернуть. И хотя позволяла себе то, что, судя по всему, не позволялось никому — взгляды, высказывания, поступки. И всегда можно было повести плечом, типа “ну, а что вы хотите от чёрной ведьмы?” Но, как ни странно, феран был терпелив, только внутри него порой колыхался гнев на неё. Когда говорила слишком смело, смотрела открыто или, как тогда, когда она спела песню Арии “Обман”.

Гнев этот был такой осязаемый, словно чёрная непроницаемая стена, тёмная материя, которая в прямом смысле сдвигала Хэлу с места. Иногда ей казалось, что ему хочется, если не придушить её, то выпороть. Но он усмирял себя, тьма рассеивалась, однако и того было довольно, чтобы понять — когда-то у него лопнет терпение и проверять, что будет после этого, ей совсем не хотелось.

Точнее по-началу, когда кошки отчаянно скребли на душе, она порой прям специально испытывала ферана на прочность, ей хотелось, чтобы не сдюжил, хотелось. Но потом как-то отпустило. Потому что он держался, а узнавая его больше, она видела хорошего человека, заботливого и внимательного к своим людям, не равнодушного и справедливого.

Хотя иногда всё же дёргала нечаянно сроднившимися с ней песнями. Но тут считала, что имеет право.

Хотя не очень понимала, как это работало, но песни из её прошлой жизни сроднились с ней. Хэле не составляло труда спеть любую, если она знала её, слышала хоть раз. Слова и мотив всплывали в голове и озадачивали, словно всегда были в её голове. Прямо “окей, Хэла…”

Но, когда только её забрали из башни, все шугались её, обходили стороной, и она просто сидела в одиночестве, слушала музыку в телефоне, подпевала себе под нос. Не заметила, как её облепили серые девочки.

Сначала они просто проходили мимо, останавливались послушать, потом словно приходили в себя и убегали. Но постепенно стали садиться рядом, кто-то пытался подпевать. Но забавнее всех была Найта.

Она сидела скромненько, поодаль и боялась подойти ближе, не из-за страха перед ведьмой, а чтобы не побеспокоить, чтобы не показаться назойливой. Эта девочка заставляла сердце Хэлы разрываться от боли, тянула мысли домой, слёзы душили, внутри появлялась пропасть черноты. И тогда женщина улыбалась и пела через силу, чувствовала отдачу и становилось легче.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Однако в ночи, когда наваливалась бессонница, Хэле приходилось сражаться с той тьмой, что была внутри.

Она нашла укромное место на одной из башен Зарны, замка, куда её поначалу доставили. Сидела в темноте, кутаясь в покрывало, смотрела на засыпающий город, что был за стенами замка, пила и пела. Грустные, унылые песни, русские народные, казачьи, да и песни из репертуара русского рока, полные депрессии и бесконечной тоски.

Они помогали помнить о доме, помнить о том, кто она такая, помогали справляться с паникой и слезами. А ещё со злостью.

Вообще Хэла была нелюдима, но не зла. Обычно взрывалась только, когда дети выводили из себя, больше от обречённой беспомощности и усталости, чем от злости, да и тогда жалела очень сильно, потому чаще всего держала всё в себе.