Про Бабаку Косточкину

Они втроём берутся за руки и начинают водить хоровод вокруг телевизора. И только меня никто не замечает, и только моего мнения никто не спрашивает. Я стою в стороне и мечтаю вовсе не о девочке, а о мальчике. Вернее, о брате — я бы играл с ним в футбол, менялся просоленными от пота майками, учил его правде жизни и называл бы «брателлой».

На следующий день мы едем за город. За бортом минус двадцать пять, но в салоне тепло, хотя печка не работает. Это мы вчетвером надышали.

— Я одного не могу понять, — говорит мама. — Почему твоя «Лада Калина» зелёная?

— А какая она должна быть? — удивляется папа.

— Разумеется, красная! В крайнем случае малиновая.

— Калинка-калинка-калинка моя! — затягиваю я.

— Зелёная «калина» — это нонсенс! — негодует мама. — Куда только смотрит отечественный автопром? Костя, ты термос положил?

— Да, мама.

— А консервный нож?

— Положил.

— Зачем вам в лесу консервный нож? — спрашивает папа за рулём.

— А ананасы мы чем, по-твоему, будем открывать?

— Ананасы, по-моему, в минус двадцать пять даже обезьяны не едят, — говорит папа.

— Обезьяны, может, и нет. А я ела, ем и есть буду, — мама надувает губы. — У железнодорожного переезда останови, я выйду на минуточку.

— Зачем? — удивляется папа.

— Стук колёс хочу послушать, — говорит мама и начинает скрипеть зубами. — Стук колёс, стук колёс, стук колёс, стук колёс!

— Вашему организму требуется кальций, — замечает Бабака. — Вы бы мел, Екатерина Алексеевна, ели или извёстку.

Папа тормозит у переезда. Мама выскакивает из машины и вприпрыжку бежит к рельсам. Мы с Бабакой за ней. Мама плашмя ложится в снег, правым ухом на шпалы, и прислушивается:

— Скорый на подходе: Владивосток — Москва.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук!

А вокруг тишина. А вокруг сосновый бор в снегу и жёлтое солнце на голубом небе.

— Екатерина Алексеевна, вы бы встали — простудитесь! — говорит Бабака.

Но маму не уговоришь, мама у нас настырная. Особенно сейчас — на пятом месяце беременности. Она к рельсам будто намертво приросла, даже прикрыла глаза от наслаждения.

— Катя, ты с ума сошла! — Это папа вылез из машины. — Чего доброго, ещё прилипнешь — как мы тебя потом будем отдирать?

Сказал так папа, счастливую маму подхватил на руки и отнёс в машину.

А машина не заводится. То есть никак, хоть ты тресни! Замёрзла наша «калинка», не привыкшая к сибирским морозам. Её же в Тольятти собирали, кто знал, что она окажется в Барнауле? Кто мог предположить? И вокруг, как назло, никого. Граждане все сидят по домам, на улицу, а тем более в лесопарк, носа не кажут.

— А может, укутать её одеялом? — предлагает Бабака. — У меня с собой есть бамбуковое.

— Придётся разводить костёр, — говорит папа. — Заодно и сами погреемся. Сгоняй, сынок, за хворостом, а я бензину пока солью, чтобы горело шибче.

— Эх, хорошо! — восклицает мама. — Воздух, сосны, снегири, удобный пенёк для пикника! Что ещё горожанину надо для полного счастья?

— Присаживайтесь, Екатерина Алексеевна. — Бабака подкатывает к маме валежину. — В ногах правды нет.

Бабака достаёт из пакета термос, бутерброды с колбасой и банку консервированных ананасов. Косточками её не корми, дай только похозяйничать.

— А консервного ножа-то нету, — доносится до меня из-за сосен.

Я выколупываю из сугробов хворост.

— Как то есть нету? — взвизгивает мама. — Костик же его положил!

Я продолжаю выколупывать из сугробов хворост.

— Наш Костик — весь в тебя! — кричит папа. — Такой же растяпа.

Я упорствую и всё ещё выколупываю из сугробов хворост. Хотя в руках у меня уже целая вязанка. Из неё можно свить три вороньих гнезда, и ещё на шалаш останется.

Но по опыту я знаю: сейчас к пеньку лучше не возвращаться.

— Если кто и растяпа, — кричит мама из-за деревьев, — так это ты! Немедленно открой нам банку, а то мы не знаем, что сейчас с нами будет! Мы всю дорогу только о том и мечтали, чтоб ананасов в сосновом бору поесть!

— Ну как же я её открою? Зубами разве? — удивляется папа. — И кто это — мы?

— Мы — это мы! — отрезает мама. — Я и Аделаида, наша будущая дочь!

— Нашу дочь будут звать Аделаидой? — ужасается папа. — Аделаидой Степановной Косточкиной?!

— Ну разумеется. Или ты что-то имеешь против? — нехорошим голосом спрашивает мама.

— Да нет.

— Имеешь, имеешь…

Тут я перестаю слушать, так как меня кто-то хлопает сзади по плечу:

— Мальчик, тебе помочь?

— Спасибо, я сам, — машинально отвечаю я и оборачиваюсь.

И столбенею.

Передо мной стоит голый волосатый человек.

Волосатый он гораздо больше, чем голый, поэтому вроде как и не голый. Типа нашей Бабаки на задних лапах — только без ошейника.

Я смотрю на человека во все глаза, в его ясные глаза с просинью, и он вдруг начинает краснеть. Это даже под волосами видно.

— Ну, я тогда пошёл?.. — как-то невесело говорит незнакомец. Без огонька как-то говорит.

— Постойте! — кричу я и на всякий случай делаю шаг назад, за сосну. — Вы, что ли, Снежный человек?

— Не-ет, что ты! — улыбается незнакомец и делает шаг вперёд. У него запах медвежонка и нет переднего верхнего зуба. — я не снежный, я — дождливый.

— Дождливый человек?