Про Чира и других

Сидит на подоконнике птица дикая. Длинные крылья концами острыми сходятся над хвостом внахлест, хвост-лопаточка приподнят, шея вытянута…

«Все, — подумала я, — ни одной минуты сидеть на подоконнике такая не будет». Она приготовилась лететь. Вот и вырос наш кукушонок, а мы не заметили.

Лесная птица в доме. Разве можно такое? Я створку окна открыла — лети!

Она выпорхнула. В небо. От нашего дома лес недалеко, и кукушка полетела к нему.

Откуда ни возьмись — ласточки. Кинулись за ним в погоню. Окружили, пищат. А он летит себе, будто в небе кроме него и нет птиц. Ласточки и отвязались. Я смотрела, пока наш питомец не скрылся в лесу, и жалела, что Аленка не увидела, как хорошо он умеет летать.

Но что поделаешь… Не могла же я держать птицу, если настало ей время лететь!

ЧИР

Певун

Утром меня разбудили птичьи крики. Я соскочила с кровати — и к окну. Вижу: вокруг скворечника мельтешат птицы и пищат что есть силушки.

Да это же скворцы! Рано они нынче пожаловали. Вот и сугроб еще не весь истаял в палисаднике. А в лесу еще полно снегу. К вечеру на дорогах лужи сковывает ледок, но коль скворцы прилетели, вот-вот хлынет тепло.

Но почему скворцы так раскричались? Может, скворечник заселили воробьи? Смотрю, что дальше будет. А дальше — они всем скопом как бросятся к окошечку. И на крылечке домика куча мала получилась. Клюются, крыльями машут. Один было сунулся в окошко, да ничего не вышло. Сразу трое молодцов как хватят беднягу за хвост и вышвырнули. Понятно! Жилье не могут поделить.

А жилье хорошее. Кто-то из прежних жильцов нашего дома нашел в лесу сосенку с дуплом, отпилил сколько надо, приладил пол, крышу, крылечко. А затем прибил скворчиный дом к высокой жердине, чтобы окошечко выходило на восток. Живи, крылатый сосед, на здоровье!

Свистя, сшибаются короткие крылья, реют в воздухе выдранные черные пушинки. Драка затеялась не на шутку. Но вот все как шарахнутся прочь. Испугались, что ли, кого? Я распахнула окно и услышала, что в скворечнике котенок мяукает. Да как же он туда забрался?

Драчунов уже и след простыл, а котенок в скворечнике орет, будто хвост ему прищемили. Ведь ухитрился же забраться, чертенок. Окошечко-то совсем маленькое.

Котенок затих, видно, освободил свой хвост, сейчас вылезет. Так и есть! Кот, да не тот. Выглянул из окошечка… скворец. Огляделся, нет ли кого поблизости, и выпорхнул на крышу своего, отвоеванного хитростью, домика.

Большеголовый, весь какой-то взъерошенный, но вид предовольный.

Если среди птиц бывают чудаки, то он самый и есть чудак. То по-кошачьи мяукал, теперь вот петуха передразнивает. Крыльями хлопает, шею вытягивает, лапами шаркает, вот-вот закукарекает. И закукарекал. Не вполне по-петушиному, но очень похоже. Потом запел свою, скворчиную песню. Песня была длинная, веселая и задиристая. Но что толку петь, если тебя не слышат друзья?

Скворец улетел и скоро вернулся со скворцом поменьше, должно быть, скворчихой. Скворец сразу на крылечко сел, коротко свистнул, наверное, позвал подружку и скрылся внутри своего жилья. Скворчиха за ним не полезла. Она облетела вокруг скворечника и уселась на забор палисадника. Конечно же, она помнила, как в домике мяукала кошка.

А он — то в гнездо, то из гнезда да все что-то наговаривает, нащебетывает. Я себе перевожу его щебет, и так оно складно выходит: «Ты не бойся, милая. Никакого кота там нет. Ну сама подумай: ему же не пролезть в окошечко. Видишь, я и то еле протискиваюсь».

Уговорил-таки скворчиху. Забралась она в домик. Старый скворец, а он, конечно же, был старый, молодому разве такое выдумать, умел не только передразнивать кошек, петухов, он умел и петь разными птичьими голосами.

Утро он обычно начинал звонкой трелью жаворонка. Скворец поет, а мне представляется поле в зеленых волнах пшеницы, а над полем небо синее-синее. Зальется Певун (так мы с Аленкой его прозвали) жаворонковой песнею да вдруг и оборвет ее, другое заведет. И вот уже бежит по гладкому песочному бережку куличок-тонконожка. Бежит по самой кромке воды — лапки черные мочит, хвостишком покачивает, свистит. Умолк и куличок. Новую песню начал Певун. А этот, не знаю, кто он, но, должно быть, большой и мохнато-темный, хохочет дико… Много песен умеет петь Певун.

Он любит сидеть на крыше скворечника. Сидит неказистый, взъерошенный и поет, заливается, то соловьем, то другой голосистой птахой. Поет, пока из окошечка не выглянет аккуратная, будто прилизанная головка скворчихи и пропищит:

— Хватит горло драть! Берись-ка за дело.

Певун камнем сорвется вниз, схватит какую попало соломинку и в гнездо. Только он из скворечника, а соломинка за ним. Видно, не понравилась скворчихе, вот и вышвырнула. И сама тут же выскочит на крылечко, крылья топорщит, кричит резко, видно, ругается:

— Ты зачем, лодырь этакий, всякую дрянь в гнездо тащишь?

А его и след простыл. Приходится скворчихе самой для гнезда мягкие перышки да пушинки искать.

Когда зацвела черемуха

Вскоре тепла не стало. Пришли ночные холода и угнали туманы, пахнущие талой землей, а на полях по утрам заблистал игольчато иней.