Про что кино?

Так и не найдя ответа у Достоевского, Ольга Алексеевна в своих размышлениях пошла по какому-то сложному душевному пути, который привел ее к чувству сродни разочарованию садовника: растил прекрасные цветы для прекрасной жизни, а вышло черт знает что!.. По старой привычке не рассказывать мужу ничего, что может его расстроить, Ольга Алексеевна с ним своим разочарованием не делилась, шла по своему извилистому пути одна, ночами, спотыкаясь, и однажды ночью вдруг решительно сформулировала: «Одна блядь, другая клуша». Она попыталась зачеркнуть, стереть эту фразу, ненормативная лексика никогда не входила в ее внутреннюю речь, Ольга Алексеевна умерла бы от стыда, загляни кто-то в ее мысли, — она, о своих дочерях, матом!.. Но стереть не вышло, и следующей ночью опять, издевательски четко, проступило: одна блядь, другая клуша.

Ариша.

У Ариши — Изя, семейное прозвище Толстун. Изя, Исаак, в честь какого-то там деда — о господи! Ольга Алексеевна убеждала Аришу — с таким именем только в Израиль! Умоляла — назови ребенка по-человечески, ну хотя бы Борей, тоже вполне еврейское имя… «Считайте, что ребенок назван в честь киевского князя, был киевский князь Изяслав Давидович», — невинно посоветовал зять.

Толстун — толстые щечки, с года ест сам двумя ложками. Ольга Алексеевна испытывала чувство вины — говорят, что внуков любят больше, чем детей, значит, нужно любить Толстуна больше девочек, она же ничего подобного не чувствовала, Толстун не стал ее новой большой любовью. Главным для нее оставался Андрей Петрович, затем работа — она работающий в полную силу человек, не бабушка, — затем девочки, а Толстуна Ольга Алексеевна любила в меру. Ну, а когда началось ее все вместе, когда Ольга Алексеевна осталась в своей спальне одна, когда недовольство Аленой и Аришей перелилось через край, оказалось, что четырехлетний Толстун — уже не писает в штаны, читает наизусть Маршака, трогательно называет ее «Оя» — единственный на свете человек, к которому у нее нет претензий. Чем с большей горечью Ольга Алексеевна думала о дочерях, тем яснее становилось, что Толстун — единственное сейчас ее сильное чувство. Должно быть, он все это время постепенно вытеснял из нее девочек, как пятно, расползающееся по скатерти, занимает все больше места, пока не займет все.

Алена не вышла замуж, не родила ребенка — разочаровала. Ариша вышла, родила и тоже разочаровала. Ариша оказалась — мама. И только. За четыре года жизни с Толстуном никто не провел ни часа наедине, ни Ольга Алексеевна, ни та, другая бабушка. Арише не надо, Ариша сама. На всех, кроме ребенка, Ариша смотрела туманным взглядом, на вопрос «как дела?» отвечала, как Толстун сегодня поел, чему научился, что сказал. Ольге Алексеевне, политизированной до крайней степени, было не о чем с дочерью поговорить — упивающаяся материнством Ариша не удосужилась заметить, что живет в другой стране.

Ольга Алексеевна Аришу вразумляла: «Живешь как провинциальная девица, без интересов, без планов на будущее, — родила и села дома в халате! Ты ленинградка, дочь одного из первых людей в городе, дипломированный филолог!.. Дело не в зарплате — папа дает деньги, но у тебя должен быть смысл жизни! Не хочешь работать — учись, делай что-нибудь!.. Ты отупела, не интересуешься ни искусством, ни политикой, ни своей, черт возьми, диссертацией…» И так бесконечно, с настойчивостью кружащей над медом осы. «Фило-олог», — повторяла за ней Ариша, словно не понимая значения слова.

Обе девочки, окончив филфак, числились в аспирантуре — что еще делать после факультета невест невестам, не желающим работать?.. Обе даже не притворялись, что пишут диссертации, Алена, смеясь, говорила, что Ариша нашла себя в информативно-насыщенных английских глаголах, а в ее собственной диссертации есть слово «семантика»… Обе погружены в свою личную жизнь: Алена в любови, Ариша в ребенка. И обе на содержании у отца: Ариша с ребенком, Алена с Любовями. Ольга Алексеевна как любила их в детстве одинаково, Алену со страстью, Аришу с нежностью, так и сердилась сейчас на них одинаково, на Алену яростно, на Аришу с презрительной жалостью. Жаль Аришу, Ариша скоро останется одна, станет неинтересной собственному мужу, и он ее бросит.

В своем ночном пути Ольга Алексеевна Аришиного мужа пропускала, думала о нем скороговоркой. Витя — еврей, других претензий к нему не было. Экономист, кандидат наук, — а что еврей, это уже было ими с Андреем Петровичем пережито. Вот только внешность зятя ее раздражала: чересчур подвижная мимика, слишком экспансивные жесты, зубы немного вперед, выпуклые глаза за стеклами очков. Ольга Алексеевна резонно про себя замечала — глаза и зубы Аришиного мужа не ее дело, ей с ним не спать. Аленины мужья — первый и третий, чистокровные русские, — тоже вызывали у Ольги Алексеевны физическое отторжение, так что с ее стороны это было чисто женское неприятие, не антисемитизм. Ольга Алексеевна толерантно говорила знакомым: «Аришин муж — хороший еврейский мальчик», и все это понимали как «хороший еврейский муж», семейный, заботливый, обожает ребенка.