Про это

С плечика... Сглушило слова уанстепным темпом, и снова слова сквозь темп уанстепа: "Что это вы так развеселились? Разве?!"

Слились... Опять полоса осветила фразу. Слова непонятны

особенно сразу. Слова так

(не то чтоб со зла): "Один тут сломал ногу, так вот веселимся, чем бог послал, танцуем себе понемногу". Да,

их голоса.

Знакомые выкрики. Застыл в узнаванье,

расплющился, нем, фразы крою по выкриков выкройке. Да

это они

они обо мне. Шелест.

Листают, наверное, ноты. "Ногу, говорите?

Вот смешно-то!" И снова

в тостах стаканы исчоканы, и сыплют стеклянные искры из щек они. И снова

пьяное:

"Ну и интересно! Так, говорите, пополам и треснул?" "Должен огорчить вас, как ни грустно, не треснул, говорят,

а только хрустнул". И снова

хлопанье двери и карканье, и снова танцы, полами исшарканные. И снова

стен раскаленные степи под ухом звенят и вздыхают в тустепе.

Только б не ты

Стою у стенки.

Я не я. Пусть бредом жизнь смололась. Но только б, только б не ея невыносимый голос! Я день,

я год обыденщине предал, я сам задыхался от этого бреда. Он жизнь дымком квартирошным выел. Звал:

решись

с этажей

в мостовые! Я бегал от зова разинутых окон, любя убегал.

Пускай однобоко, пусть лишь стихом,

лишь шагами ночными строчишь,

и становятся души строчными, и любишь стихом,

а в прозе немею. Ну вот, не могу сказать,

не умею. Но где, любимая,

где, моя милая, где

- в песке!

любви моей изменил я? Здесь

каждый звук,

чтоб признаться,

чтоб кликнуть. А только из песни - ни слова не выкинуть. Вбегу на трель,

на гаммы. В упор глазами

в цель! Гордясь двумя ногами, Ни с места! - крикну.

Цел! Скажу:

- Смотри,

даже здесь, дорогая, стихами громя обыденщины жуть, имя любимое оберегая, тебя

в проклятьях моих

обхожу. Приди,

разотзовись на стих. Я, всех оббегав,- тут. Теперь лишь ты могла б спасти. Вставай!

Бежим к мосту! Быком на бойне

под удар башку мою нагнул. Сборю себя,

пойду туда. Секунда

и шагну.

* * * * *

Шагание стиха

Последняя самая эта секунда, секунда эта

стала началом, началом

невероятного гуда. Весь север гудел.

Гудения мало. По дрожи воздушной,

по колебанью догадываюсь

оно над Любанью. По холоду,

по хлопанью дверью догадываюсь

оно над Тверью. По шуму

настежь окна раскинул догадываюсь

кинулся к Клину. Теперь грозой Разумовское залил. На Николаевском теперь

на вокзале. Всего дыхание одно, а под ногой

ступени пошли,

поплыли ходуном, вздымаясь в невской пене. Ужас дошел.

В мозгу уже весь. Натягивая нервов строй, разгуживаясь все и разгуживаясь, взорвался,

пригвоздил:

- Стой! Я пришел из-за семи лет, из-за верст шести ста, пришел приказать:

Нет! Пришел повелеть:

Оставь! Оставь!

Не надо

ни слова,

ни просьбы. Что толку

тебе

одному

удалось бы?! Жду,

чтоб землей обезлюбленной

вместе, чтоб всей

мировой

человечьей гущей. Семь лет стою,

буду и двести стоять пригвожденный

этого ждущий. У лет на мосту

на презренье,

на смех, земной любви искупителем значась, должен стоять,

стою за всех, за всех расплачусь,

за всех расплачусь.

Ротонда

Стены в тустепе ломались

на три, нa четверть тона ломались,

на сто... Я, стариком,

на каком-то Монмартре лезу

стотысячный случай

на стол. Давно посетителям осточертело. Знают заранее

все, как по нотам: буду звать

(новое дело!) куда-то идти,

спасать кого-то. В извинение пьяной нагрузки хозяин гостям объясняет:

- Русский! Женщины

мяса и тряпок вязанки смеются,

стащить стараются

за ноги: "Не пойдем.

Дудки! Мы - проститутки". Быть Сены полосе б Невой! Грядущих лет брызгой хожу по мгле по Сеновой всей нынчести изгой. Саженный,

обсмеянный,

саженный,

битый, в бульварах

ору через каски военщины; - Под красное знамя!

Шагайте!

По быту! Сквозь мозг мужчины!

Сквозь сердце женщины! Сегодня

гнали

в особенном раже. Ну и жара же!

Полусмерть

Надо

немного обветрить лоб. Пойду,

пойду, куда ни вело б. Внизу свистят сержанты-трельщики. Тело

с панели

уносят метельщики. Рассвет.

Подымаюсь сенскою сенью, синематографской серой тенью. Вот

гимназистом смотрел их

с парты мелькают сбоку Франции карты. Воспоминаний последним током тащился прощаться

к странам Востока.

Случайная станция

С разлету ованулся

и стал,

и на мель. Лохмотья мои зацепились штанами. Ощупал

скользко,

луковка точно. Большое очень.

Испозолочено. Под луковкой

колоколов завыванье. Вечер зубцы стенные выкаймил. На Иване я Великом. Вышки кремлевские пиками. Московские окна

видятся еле. Весело.

Елками зарождествели. В ущелья кремлевы волна ударяла: то песня,

то звона рождественский вал. С семи холмов,

низвергаясь Дарьялом, бросала Тереком

праздник

Москва. Вздымается волос.

Лягушкою тужусь. Боюсь

оступлюсь на одну только пядь, и этот

старый

рождественский ужас меня

по Мясницкой закружит опять.

Повторение пройденного

Руки крестом,

крестом

на вершине, ловлю равновесие,

страшно машу. Густеет ночь,

не вижу в аршине. Луна.

Подо мною

льдистый Машук. Никак не справлюсь с моим равновесием, как будто с Вербы

руками картонными. Заметят.

Отсюда виден весь я. Смотрите

Кавказ кишит Пинкертонами. Заметили.

Всем сообщили сигналом. Любимых,

друзей

человечьи ленты со всей вселенной сигналом согнало. Спешат рассчитаться,

идут дуэлянты. Щетинясь,

щерясь

еще и еще там... Плюют на ладони.

Ладонями сочными, руками,

ветром,

нещадно,