Про Герку и чудных

Чок-чок-чок — запели каблучки на лестнице. Скорая помощь — тонкая, как Весна, девушка с чемоданчиком, в модных туфельках, в каких ходят по театрам, а не на работу, вошла в комнату. Она очень долго была у дяди Пети с тётей Нашей и Весной. А Виктор Ильич, Герка и Алёша топтались в это время на кухне и молчали. И, может быть, потому, что они ничего не делали, а только ждали, время им казалось ужасно длинным. Оно тянулось, тянулось, как резина, которая становится тоньше и тоньше, но никак не может порваться.

Тонкие каблучки чок-чок-чокали по комнате то быстро, то медленно, то совсем замирали. Запах нового лекарства, резкого и неприятного, просочился сквозь дверь в коридор. Резиновое время тянулось.

Наконец дверь открылась, и из комнаты вышла Скорая помощь. Она тихо шла на одних носочках, и певучие каблучки молчали. За ней вышла и тётя Наша.

— Вы кто? — шёпотом спросила её Скорая помощь.

— Она сестра, — ответил Виктор Ильич (тётя Наша, конечно, не расслышала вопроса).

— Очень хорошо, — успокоилась Скорая помощь. — А вы её муж?

Виктор Ильич кивнул.

— А еще кто-нибудь из родных есть у больного?

— Есть сын.

Скорая помощь взглянула на Герку, на Алёшу и остановила взгляд на Алёше.

. — Великолепно! — совсем успокоилась она. — Это очень хорошо, что у больного много родных. От него нельзя отходить ни на шаг. Болезнь очень серьёзна. Очень.

Она надевала шуршащий шёлковый плащ, рукава которого были отвёрнуты так, чтобы виднелась яркая клетчатая подкладка.

— У нас, знаете, был такой случай. Вот точно так же — тяжелейшее состояние, о госпитализации невозможно и думать — (она говорила длинные слова «тяжелейшее», «госпитализация» легко и быстро, как артистка, будто слова были коротенькими), — необходимо сидеть день и ночь у постели наготове. А он один. Родных никого. Сын где-то за тридевять земель, почти на краю света. Ужас. Еле выкрутились. А у вас всё в порядке.

— Да, у нас в порядке, — подтвердил Виктор Ильич.

Каблучки зачок-чокали только по лестнице. Весь коридор Скорая помощь прошла на носочках.

И никто-никто ей не сказал, что тётя Наша не родная сестра больного, а медицинская сестра и что у дяди Пети, так же, как у того тяжелейшего, с которым еле выкрутились, сейчас родных — никого. А сын тоже, может быть, где-то за тридевять земель, почти на краю света.

Не книги, не радио, не учителя

Голубое лунное пятно неподвижно сидело на потолке. Когда вокруг темно и в этой темноте есть светлая точка, то глаза никак не могут от неё оторваться. Смотришь и смотришь, и смотришь, сам не зная, зачем, а смотришь на неё.

Герка лежал в постели и неотрывно смотрел на это голубое пятно. С улицы доносился шум машин, хотя была уже ночь. И мать, пока не уснула, каждый раз после проехавшей машины шептала в ухо отцу, что это безобразие, людям не дают спать, что нужно кому-то жаловаться, писать заявления начальству.

Герка хорошо знал подобные разговорчики. «Жаловаться, заявления» — эти слова в их семье произносились часто. Выходило, что люди обязательно должны жаловаться, кого-то в чём-то обвинять, писать какому-нибудь начальству, а если оно не помогает, то писать ещё выше, жалуясь уже и на это начальство.

Герка отлично видел, что отец его может работать, что здоровье у него не хуже, чем у других людей, но вот он «сумел» сделать так, что нигде не работает да ещё и пенсию получает. Зато отец любил, очень любил называть других людей тунеядцами, говорить, что они обманывают государство.

Нельзя сказать, что Геркин отец совсем ничего не делал. Нет, в своём огороде и саду он много работал. И сил у него было ого-го! Любой позавидует. Герка вспоминает, как отец легко ворочал мешки с яблоками, когда в прошлом году уезжал по Волге продавать эти самые яблоки.

Геркины одноклассники с гордостью рассказывали про добрые дела своих отцов и матерей, про то, как они трудятся. А о чём мог рассказать Герка? О том, что его папа сумел нынче яблоки дороже продать, чем в прошлом году? И Герка молчал. Угрюмо молчал, а на сердце после таких разговоров оставался какой-то мутный осадок.

«Сам не будешь зубастым — съедят!» — часто повторял Геркин отец. «А кто меня хочет и может съесть?» — иногда думалось Герке. И тут же вставала всегдашняя отцовская фраза: «Кто? Люди!»

Люди? А какие люди? К отцу приходили люди. Он с ними шептался, потом выпивал и пел песни. Герка знал — это чужие люди. Совсем чужие. Отцу они нисколько не дороги. Они ему просто нужны. Это нужные люди. И они, вот они, наверно, могут съесть, если им это выгодно будет. Но таких людей было немного. А ещё на свете были свои люди. Это родня. Папа, мама, бабка, тётка и так далее. Это свои. Но их тоже немного. Послушаешь отца, и кажется в жизни всё просто — чужие и свои.