Про Иону

– Выпьешь, что ли? – по-свойски спросила у Риммы Исааковны.

– Что вы… – засмущалась та.

– Ну да, – понимающе подмигнула буфетчица, – ты ж с детями.

И, кивнув на заголившуюся руку Риммы Исааковны (рукава кофточки по случаю жары она подобрала выше локтя), вполголоса, с сочувствием спросила:

– Где отбывала?

– Что?

– Да ладно, не тушуйся! Свои. – Буфетчица кивнула на расплывшееся синее пятно татуировки. – Любовь прошла, наколочка осталась!

Римма Исааковна торопливо потянула рукав вниз.

– Я в лагере была.

– И я. Ты, должно, по политической? Ваши-то больше по политической. Да все равно! Я своих всегда различу. Хоть с отметиной, хоть без.

Римма Исааковна кивнула и крикнула детям:

– Лёня, Лена! Пошли отсюда. Здесь для нас ничего нет.

Дети неохотно сползали со стульев, но буфетчица остановила их:

– Как нет? Я угощаю! Чего вам? Лимонаду? Пожалуйста. – Она выставила из-под прилавка бутылку. – Бери, мамаша! Счас колбаски свеженькой подрежу. Будете колбаску? – крикнула она детям.

Дети смотрели на маму. Пока она решала, как правильно поступить, буфетчица подошла к столику, смахнула тряпкой каменные крошки, поставила бутылку лимонада, тарелку с нарезанной колбасой и хлебом.

Довольная, она сложила руки на груди и покачала головой:

– Ешьте, детки, и ты, мамаша, кушай. Эх, кучерявые, да худые!

Римма Исааковна не посмела отказаться, к тому же дети жалобно на нее смотрели.

– Да-да, спасибо, я заплачу, – тихо проговорила она, садясь к детям.

– Да заплатили нам с тобой, чего там. Угощайтесь.

Уходя, Римма Исааковна положила на прилавок деньги, но буфетчица, перегнувшись к ней, потребовала:

– Забери. Не понимаешь, подруга, – от чистого сердца!

Дети спрашивали, как зовут знакомую тетю, откуда мама ее знает и когда они снова пойдут к ней в гости. Римма Исааковна обещала, что скоро.

С тех пор она не водила детей в городской сад и следила за своими рукавами.

И вот Лёня и Лена выросли. И внуки тоже выросли – всего четверо, по двое от Лёни и Лены.

Зятья-невестки русские, да какая теперь разница! Правда, муж Риммы Исааковны высказывал пожелания насчет еврейских половин, но пожелание осталось без внимания.

Теперь Римма Исааковна жила одна. Небогато, конечно, – пенсия уходила на квартплату, но дети помогали. Хотя им самим приходилось туго – лишние копейки на полу не валялись. Инженеры-врачи, одним словом.

И вот прошел слух, что малолетним узникам фашистских концлагерей Германия выдает компенсацию – тысячу евро. И деньги эти – вот они, только нужные бумажки собрать, в собес отнести.

Римма Исааковна, с одной стороны, денег этих не хотела. С другой стороны, понимала – надо помочь детям и внукам. Они ее содержат, от себя последнее отрывают, а отдачи никакой.

Как ходила по собесам – и одна, и с сыном, и с дочерью, как собирали бумаги – рассказ особый. Но в конце концов деньги получила.

Здоровье у Риммы Исааковны было хорошее, насколько можно в ее возрасте. Да и предрассудками она не интересовалась особо – и потому заначки себе на похороны не сделала.

Как-то сказала старшему – Лёне, чтоб похоронили ее, если что, рядом с мужем, на старом еврейском кладбище, а не на новом общегородском, где поле до горизонта и ничего не найдешь.

Лёня тайком от жены сколько-то евро припрятал, как раз на похороны, чтоб в последний момент не одалживаться. А так – пусть мама сто лет живет.

Как ни крути, она таки умерла. Стали выяснять насчет старого еврейского кладбища – отказали, по санитарным нормам больше туда никто не проходит. Закрыто навек. На общегородском – пожалуйста.

– А если взятку кому дать?

– Взятку можно. Но и в таком случае – только прах. То есть покойницу требуется сначала сжечь, а потом уж подзахоронить урну. Тут санстанция не против. Если даже и узнает.

Сожгли Римму Исааковну и захоронили урну в могиле мужа.