Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #2

А Иванов смотрел ей в глаза, бережно держал бьющееся в судорогах, немолодое тело и ничего не чувствовал. Ни жалости, ни удовлетворения. Словно работу делал — рутинную, монотонную...

В качестве мести Серёга решил проделать со стервозной бабой тот же самый трюк, что и с Ванькой при первом знакомстве, только наоборот. Если тогда он пытался поделиться с блаженным хорошим, добрым, тёплым, то сейчас он вытянул из глубин подсознания свой самый первый, яркий, липкий страх.

... От нечего делать первоклассник Серёжка Иванов болтался на улице и мерил ногами в новых, резиновых сапогах лужи на предмет их глубины. Требования к заполненным водой ямкам на дороге у него были простые и незатейливые: чем глубже — тем интересней преграду пересечь, а потом и избороздить, словно могучий ледокол, вдоль и поперёк.

А чем ещё заняться ребёнку, у которого в школе объявили карантин по причине весенней вспышки гриппа; друзья по домам сидят больные, а телевизор вредный отец отключил, велев читать скучные книжки?

Обошёл весь двор. Раз, другой, скучно... Все лужи мелкие, неинтересные. Максимум — до середины сапога. Позаглядывал в окна приятелей, какие помнил — нет, никого не видать, никто не корчит рожи, прильнув носом к стеклу.

Поплёлся за дом. Там тоже лужи есть. Одну померил, вторую, третью... а вот четвёртая, невзрачная — плюнуть да растереть, лужица в небольшой низине оказалась интересной. Первый шаг, с самого краешка — и сапог ушёл в воду почти до половины. Класс! Второй...

Серёжа рухнул в воду с головой. Как был — в сапогах, куртке, тёплых штанах, свитере и вязаной шапочке. Даже пикнуть не успел.

И вот этот момент — когда у тебя над головой внезапно смыкается серая, тяжёлая вода и ты, ничего не понимая, беспомощно, камнем идёшь вниз; а вместо попытки закричать — жжение, боль да толчками заполняющая внутренности жидкость — Иванов запомнил навсегда. До мелочей, до самого последнего мгновения. Ощущение неизбежной смерти в семь лет отроду...

Именно этим воспоминанием он и поделился с ясновидящей. Ничего не утаил. И теперь с лёгким интересом смотрел на её реакцию, тщетно разыскивая внутри себя хоть капельку сострадания к этой женщине.

Вторую часть тех памятных событий инспектор оставил при себе. Ни к чему тётке ощущать нахлынувшую в те секунды злость на самого себя, неукротимую волю к жизни, заставившую детские пальцы намертво вцепиться в бетонный край лужи и сантиметр за сантиметром, через «не могу», вытаскивать стремительно слабеющее, тяжёлое от промокших вещей тельце наружу (как потом Сергей узнал — он провалился в заполненный весенним паводком старый, наполовину замусоренный, телефонный колодец, с которого кто-то спёр чугунную крышку на металлолом).

Не надо шарлатанке понимать, какое это счастье — выбравшись, выблевавшись до желчи, валяясь от бессилия на мягкой, клейкой земле чувствовать, какая она — жизнь!

И первой половины с неё хватит.

Глаза у Маргариты Петровны понемногу стали закатываться, и инспектор решил, что пока прекращать экзекуцию. Ещё не хватало до инфаркта эту дуру довести! Деактивировав Печать, он, продолжая поддерживать безвольное тело, которое сразу обмякло почти до кисельной консистенции, уточнил у начавшей приходить в себя тётки:

— Ты всё поняла?!

— Д-да, — пролязгал ответ. У ясновидящей зуб на зуб не попадал от пережитого, а руки беспредметно шарили по туловищу парня — то ли от желания найти дополнительную опору, то ли сама не соображала, что делает.