Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #4

– Я – Рада, – тяжело, с одышкой, попробовала толстуха вступить в переговоры. – Мне говори. Зачем пришёл?

– Ты выше баро? Старше Ляли? – не повёлся гость, скучно посматривая на пёстрых тёток.

Вопрос в лоб об иерархическом статусе цыганке не понравился. Не став ничего отвечать, она посопела, нарочно медленно, сохраняя лицо перед молчащей за спиной свитой, протянула:

– Кто именно тебе нужен?

– Я сказал.

И не пытаясь прятать раздражение, Рада бросила:

– Иди за мной.

… Изнутри дом полностью соответствовал первому впечатлению, полученному с улицы. Перебор во всём. Аляписто, пафосно, приоритетный цвет – золотой. А ещё бесили полы. Мраморные, гулкие, заставляющие чувствовать себя свежеподкованным конём.

Посреди внушительной прихожей – затоптанный ковёр с ярким, иранским ворсом по краям и серыми дорожками от шаркающих ног посередине. Дальше, за распахнутыми резными дверями, монументально уходила вверх огромная лестница с каменными столбами, вычурными балясинами и полированными перилами. Ступеньки удобные, низкие, из того же мрамора, с медными кольцами крепежей для мягких ковровых дорожек по углам.

Вот только в основные покои Фрола Карповича никто не пригласил. Не заходя в комнаты, Рада из прихожей свернула в неприметный коридор и, по-утиному переваливаясь, пошла вглубь правого крыла дома. Здесь обстановка выглядела попроще: материалы подешевле, стены кое-как покрашены, освещение – пластиковые бюджетные плафоны. Камень на полу тоже закончился, уступив место линолеуму.

Шли недолго. В самом конце прохода толстуха, не озадачиваясь вежливым стуком или хотя бы голосовым предупреждением о гостях, без церемоний толкнула одну из дверей и первой вошла в душное, маленькое помещение с занавешенными пыльными шторами окнами.

Стол с таблетками, кружка, заваленный одеждой стул, кровать, спёртый запах мочи и старости… В углу телевизор. На кровати – древняя, сморщенная старуха с седыми волосами, выбивающимися из-под несвежей косынки, заострившимся от болезненной худобы носом, укрытая лоскутным, с ватной набивкой, одеялом. Под головой – плоская подушка. Не человек – почти мумия…

Лишь глаза словно не принадлежали этому телу – живые, цепкие, полные энергии и, на донышке, огня.

– Здравствуй, Ляля, – стараясь скрыть грусть от вида старой знакомой, пробасил боярин.

– Фрол? – удивилась лежащая, растягивая сухие губы в жалком подобии улыбки. – Не ждала… Вспомнил о Ляле… Прости, встать не могу, ноги не ходят.

Занявшая собой половину свободного пространства, переминающаяся с ноги на ногу Рада сесть гостю не предложила, регулярно посматривая на единственный в комнате стул, заваленный тряпьём. Решала: сбросить вещи на пол и усесться, демонстрируя, кто здесь главный или сдержаться до прояснения обстановки? Склонялась к первому варианту – стоять она не привыкла.

Старуха поняла замешательство толстухи правильно. Сказала по-русски, специально для неё.

– Это тот, о ком я тебе рассказывала. Давно. Тот, кто может всю твою силу отобрать, и ты ничего не сделаешь. У него – власть.

Никак не отреагировав на пояснения, цыганка быстренько передумала садиться при госте. Провалами в памяти она не страдала и прекрасно помнила задушевные беседы с Лялей, когда старшая делилась с младшей большими и малыми тайнами и учила всякому житейскому. Давно, очень давно…

Поджав губы, толстуха привалилась к стене, заведя руки за спину и подсунув их под пухлый зад. Начальнику отдела Департамента такое поведение не понравилось.

– Оставь нас, – излишне резко, с нескрываемой угрозой рыкнул он, не поворачиваясь к Раде. – И дверь с той стороны закрой.

Гримаса недовольства, пробежавшая по упитанной физиономии женщины, могла сказать многое: и где она видала всяких командиров, и что она думает о нахальном бородаче, и что в таком приказном тоне с ней никто не смеет говорить. Никогда.

Жирные щёки затряслись, рот негодующе-капризно открылся, тяжёлые серьги заколыхались.

Внезапно на помощь соплеменнице пришла полупарализованная Ляля, не давая той наболтать лишних глупостей.

– Не надо, Фрол… Пусть пока с нами побудет. Послушает… Ей полезно. Сейчас она самая сильная в роде, без неё нельзя… Ты же не просто в гости зашёл? Наверняка за правдой… – старушечьи глаза наполовину прикрылись, по её виску побежала слеза, другая. – Саша как?

– Александрос? – уточнил боярин, пинком закрывая дверь в комнату и, по примеру полной цыганки, приваливаясь к стене со скрещенными на груди руками. – Нормально. Служит…

Впечатление от упоминания представителя Спецотдела осталось непонятным. Старуха полностью закрыла глаза, лишь веки слегка подрагивали, точно у вспоминающего давние деньки человека.

– Саша… – выдохнул беззубый рот. – Ой, как он сиртаки танцевал, помнишь? Нас учил. Тогда, на поляне… Я ему завидовала… Уж на что плясать любила, казалось, всё могу, а он – лучше, чем в балете… Красивый, сильный грек…

– Македонец, – поправил Фрол Карпович. – Но танцевать – да, умел… Теперь не танцует. Не с кем.