Про Митю и Витю

— Его же в первую ночь лиса здесь сожрет… — заявил Витя. — Лисы знаете как петушатину любят?..

— Тогда девайте его куда хотите! — закричали ребята. — А мы его больше терпеть не желаем. Он нас всех калеками и заиками сделает.

В первой же деревне, через которую пришлось проходить туристам, Митя и Витя постарались «забыть» петуна. Радости их и всех ребят не было предела. Но радость длилась недолго: догнала их на лошади молодая колхозница, швырнула петуна им под ноги да еще накричала на всех: оказалось, что за полчаса петун третий разогнал всех деревенских петухов, а самого боевого исколотил так, что тот лежмя лежит…

Посмеялся я над всей этой историей с петуном, уложил ребят спать, пристроил петуна на холодной печке и сам лег.

Петух, как и следовало ожидать, орал всю ночь, орал на заре. Намучился я и проснулся довольно поздно. Проснулся оттого, что кто-то стал печатать на моей пишущей машинке. Сначала я подумал, что это Митя или Витя пробуют силы, но оказалось, что силы пробовал петун третий. Он взгромоздился на стол и сосредоточенно долбал клювом по клавишам. Когда я стал его гнать, он, не раздумывая, перешел к нападению.

— Эй, Митя, Витя! Где вы? Забирайте скорее вашего зверя и несите куда хотите!.. — закричал я, отбиваясь от петуна.

Но кричал я напрасно — ни Мити, ни Вити в избе не было. Сбежали туристы. Оставили петуна и сбежали.

Я думаю, что они нарочно это сделали: отомстили мне за то, что я про них рассказы сочиняю…

Еле уговорил я председателя колхоза принять от меня в подарок петуна третьего.

— Что вы! — говорил он. — Это же бойцовый петух. Купцы раньше такую породу выводили. Петушиные бои устраивали на потеху… А нам это ни к чему… Ежели такого петуха в хозяйстве иметь, так на воротах писать надо: «Осторожно! Во дворе злой петух!»

Афен-пинчер

щенка было все, что положено: четыре лапы, два уха, три черные точки на мордочке (нос и два глаза) и хвост кренделем. Шерсть у него была белая с желто-розовым отливом, росла космами, точно он был сшит из овчины. Он мог спать на спине, совсем не по-собачьи; а когда бодрствовал, то лежал на брюхе, нелепо раскинув лапы по сторонам. Как он попал во двор, никто из ребят не знал. Все брали его на руки, тискали, говорили «красавчик», «хорошенький», но никто не собирался взять его домой. Только один Вовка сумел прочесть в его глазах глубокую щенячью тоску по мягкой подстилке, теплому углу и косточке от обеда, на которой остался бы хоть запах мяса…

«Будь что будет», — решил Вовка и понес щенка домой.

— Ты вот что, Вовка… Ты скажи матери, что это очень породистый щенок, что ему прямо цены нет, — посоветовал Вовке его приятель Лешка.

— Да ты что? — уставился на него Вовка. — Такой породы и не придумаешь, чтобы она к нему подходила.

Лешка взял щенка, долго рассматривал его, морщил лоб и вдруг решительно объявил:

— А здесь и подбирать не надо породу. Это самый что ни на есть настоящий афен-пинчер[1].

— Что-о-о? — опешил Вовка. — Какой пинчер?

— Афен! По-немецки значит «обезьяний». Понятно? «Обезьяний пинчер». Можешь посмотреть в Большой советской энциклопедии. Что же ты, сам-то не видишь, что ли? Он же вылитая обезьяна!

И, будто в подтверждение этому, дома мать сказала:

— Батюшки! Где ты такую обезьяну выкопал?

А когда Вовка спустил щенка с рук и тот улегся на брюхо, раскинув лапы, мать так рассмеялась, что и без просьбы Вовки судьба Афена была решена — он обретал дом и хозяина.

Вот уж чего нельзя было сказать про Афена — это того, что он рос не по дням, а по часам. И часы проходили, и дни, и месяцы, а щенок как был с рукавичку, так таким и остался. Только, может быть, в весе немного прибавил да в глазах у него уже не было щенячьей тоски. Все шло хорошо, как вдруг однажды приходит Лешка и спрашивает:

— Ты кулешовскую Альму знаешь?

— Знаю, — ответил Вовка.

Кулешовскую Альму нельзя было не знать: это была такая немецкая овчарка, какой трудно подыскать пару для сравнения.

— Вчера ощенилась, — сказал Алешка. — Всего пять щенков. Одного Сережка по дружбе уступает нам. Понятно?

— Ничего не понятно, — ответил Вовка. — Он же не бесплатно?

— Ясно, нет. Пятерку, по дружбе. Настоящая цена тридцатка… Два с полтиной у меня есть, давай и ты столько. Щенок пополам будет.

— Да откуда же я возьму?.. И у меня уже есть щенок, — сказал Вовка.

— Стоп! — перебил его Лешка. — Вот тебе и деньги. Завтра воскресенье — поедем на Птичий рынок и продадим твоего Афена. Может, и дадут за него два пятьдесят…

Вовка от неожиданности долго не мог даже слова выговорить: как это так — продать Афена?

— Да очень просто! Продадим, и все. Что с ним возиться? Я ведь наврал, что он Афен. С ним и на улицу выйти нельзя — засмеют… А с овчаркой, на поводке…

Лешка нарисовал такие картины, так расписал будущую золотомедальную овчарку, что Вовка наконец согласился расстаться с Афеном. На следующий день, стараясь не смотреть щенку в глаза, засунув его за пазуху, Вовка отправился с Лешкой на рынок.