Про тебя

Идем по аллее в сторону пруда, где у берега стоят несколько пустых скамеек. Сухенькая старушка в очках что-то подбрасывает плавающим уткам.

Женя отпускает мою руку, стремглав бросается к ней. Старушка нагибается, целует девочку. Они о чём-то говорят по–французски.

— Иди сюда! — Зовет Женя и представляет меня своей знакомой. — Это мой друг. Из Москвы! Хочешь покормить уток? Она тебе даст. У неё всегда есть булочка.

Мы кормим уток. И удивительное, ни с чем не сравнимое спокойствие охватывает меня.

Старушка прощается, уходит.

— Куда пойдём дальше? — Спрашиваю я Женю.

— Вообще-то, я всегда делаю уроки вон на той скамейке.

— Прекрасно. Жаль, не захватил «Конику», я фотоаппарат купил. Снял бы на память, как ты тут делаешь уроки.

— Ничего. Дома снимешь.

Она сбрасывает ранец, садится на скамейку, достаёт пенал, тетрадку, учебник. Быстро начинает рисовать цветными фломастерами палочки, цифры, буквы французского алфавита. А я сижу рядом, смотрю на белые, многоярусные облака, проплывающие в синеве неба, на флотилию уток, тихо скользящую по поверхности пруда.

…Не уверен, что это моё путешествие можно назвать паломничеством, но все-таки оно оказалось не таким уж пустым и бессмысленным. Сейчас, невидимый друг, я ощущаю твою близость, твоё присутствие, как никогда. Ведь ты больше, чем кто-нибудь понимаешь, что значит встретить в этом жестоком мире родную душу. Я не придумал, как придумывают мечтатели или сочинители романов эту девочку. Эти божественные облака.

По ту сторону пруда из лесного массива выезжает кавалькада. Женщины в амазонках, с хлыстиками в руках медленно едут на породистых лошадях, следом — мужчины в жокейских шапочках с длинными козырьками. Словно ожившая картина эпохи импрессионистов.

Не могу сдержаться, в восхищении громко аплодирую им.

Женя хватает меня за руки.

— Это неприлично! Ты сошёл с ума. Знаешь, кто они? Графы, маркизы, князья.

Один из всадников срывает шапочку с головы, приветственно машет нам.

— Женечка, видишь, ничего страшного не случилось.

— Мама говорит: «Они живут своей жизнью, а мы своей».

Женя явно недовольна моим поведением. Собирает в ранец свои вещицы, и мы направляемся в обратный путь.

По дороге она вдруг сворачивает с аллеи на мокрую после вчерашнего дождя землю, что-то ищет среди травы, поднимает, отбрасывает. Возвращается с двумя большими опавшими красно–зелёными листьями клёна.

— Я ещё девочка, и не могу тебе сделать богатый подарок. Вот, возьми. Будешь в Москве вспоминать, как ты и я гуляли у нас в Булонском лесу.

— Спасибо. Буду хранить. Всю жизнь.

— Подожди, лучше сама донесу до дома, попрошу у мамы конверт. Тогда они у тебя не помнутся.

…Едва приходим домой, смутное предчувствие каких-то дурных событий заставляет меня сразу же зайти в свою комнату, взять фотокамеру.

— Женя, ты не умираешь от голода? Давай сначала пофотографируемся. Выйдем в ваш дворик, там светлее.

Она покорно даёт себя снимать. Не старается позировать…

Прыгающая через скакалку. Сидящая в шезлонге. Крупным планом лицо. Стоит у двери на пороге гостиной.

Закуриваю. Задумываюсь, как бы ещё её запечатлеть.

Женя внезапно подскакивает ко мне, вырывает из пальцев дымящуюся сигарету, плюхается в шезлонг.

— Снимай скорей! Хочу показать тебе, какой ты, — она пытается нахмурить брови, вставляет сигарету в угол рта. — Снимай!

— Женька, что ты делаешь? А если мама увидит?

— Не увидит. Ты же в Москве будешь проявлять, правда?

Снимаю.

— Куришь такую вонь! — она с отвращением возвращает сигарету. — Не кури.

— Ладно. Пошли обедать.

Открываю холодильник, набитый продуктами. С трудом выдираю оттуда кастрюльку с заранее приготовленным супом из шампиньонов, сковородку, где совсем по–российски находятся котлеты с макаронами, пластиковую бутылку апельсинового сока.

Оборачиваюсь. Стол уже накрыт. Каждому по две тарелки — глубокая и мелкая. Рядом на красивых бумажных салфетках аккуратно разложены ложки, вилки, ножи. Стоит на коленях на стуле, нарезает белый батон.

Разогреваю обед на плите.

— Садись! — Женя берет бутылку, разливает сок в фужеры.

Мы едва успеваем его выпить, как в квартиру врывается Ирина. Усталая. Со своей скрипкой в футляре.

— Дрянь! Думаешь, я не знаю, что ты выкинула?

Девочка что-то отвечает по–французски.

Нет, пусть он узнает, кто ты есть! Пусть не обольщается. — «Ах, Женечка, Женечка!» Где вы её нашли? Мне позвонили из школы в консерваторию, говорят, ушла с последнего урока. Что это за новости?! Директор школы сам звонит домой — никого нет, дозванивается на работу, а я не знаю, где эта гадина!

Женя встаёт со стула, выходит.

— Пожалуйста, не ругайте её. Нехорошо оскорблять ребёнка. Особенно при посторонних.

— Вы не посторонний, — отвечает Ирина, садится, по щеке её ползёт слеза. — Слышите? Ей хоть бы что. Опять взялась за скакалку. Прыгает.

Ирочка, как я понимаю, это её единственное средство защиты… — Встаю, взглядываю на часы.

— Куда вы? Будем обедать.

— Спасибо. Расхотелось. Нужно напоследок съездить по одному делу. К пяти вернусь, я помню. Пожалуйста, не ругайте Женю. Простите, что вмешиваюсь. Наверное, и вы хоть раз убегали с уроков.