Про тебя

Мы движемся вслед бесконечной череде автотранспорта. Перед нами красные огни стоп–сигналов, слева беспрестанно набегает слепящий фарами встречный поток. В темноте, то справа, то слева видны розоватые зарева городов.

— До Дрездена далеко?

— Не в Дрезден едем — в Нюрнберг. Не знал? Через час должны быть. Надежда сказала, там вас разберут ночевать по домам. Уже ждут, наверное. Опаздываем.

— Кто разберёт?

— Верующие. Такие как вы.

— А вы верующий?

— Как я могу быть верующим? Из Сухуми прогнали всех грузин. Дом сожгли. Имущество, какое было, абхазы растащили. Хорошо, в Москве Надя. Когда‑то у нас с женой отдыхала. Устроила. Работу дала.

— А где жена?

— Дал ей развод. Давно. До перестройки. Русская была. Клава. Работала в сухумском ботаническом саду. Один раз купил ей путёвку в дом отдыха. На двадцать четыре дня! Не хотела ехать. А я к ней хорошо относился. Уговорил. Поехала. Прошла неделя. Меня на автобазе все знали. Говорят: «Сумасшедший! Кто жену одну отпускает? Знаешь, чем она сейчас там занимается?!» Я ночи не спал. Не выдержал. Тайно приехал в этот дом отдыха. Вечером спрятался за кустами. Слежу. Смотрю — идёт по аллее. Рядом с ней две тёти–моти. Обо мне рассказывает, какой я хороший. Никто к ним не пристаёт. С этой минуты потерял я к ней интерес, скучно мне стало.

— Ну и ну! С Надей тебе лучше?

— Надя мне хозяйка. Я у неё в руках.

— Богатая?

— Смотри, вон они вокруг — настоящие богачи, капиталисты. Все на «мерседесах». Вот где жизнь! Надя говорит: «Увидишь рай на земле».

На некоторое время словоохотливый Вахтанг смолкает. Вскоре за каруселью дорожных огней возникает зарево большого города.

— Разбуди Колю. Пусть возьмёт карту. Вроде, подъезжаем.

Я прохожу в дальний конец «икаруса». Там у заднего окна на подвесной койке спит Николай. Бужу его. Возвращаюсь к своему месту мимо сидящей с молитвенником Тонечки. Губы её шевелятся.

Неожиданно меня прихватывает за локоть пузатый сатир.

— Как вы думаете, это представляет из себя какую‑нибудь ценность?

В руках у его соседки Нины Алексеевны большое пасхальное яйцо. Деревянное, с золотистой росписью.

— Авторская работа. Сколько за это можно просить в долларах? — спрашивает она.

— Извините, ничего в этом не понимаю.

… Автобус сворачивает с автобана. Въезжаем в Нюрнберг. Мигают рекламы магазинов и ресторанов. Но прохожих почти не видно. Город уже спит.

Знаешь, мой невидимый собеседник, с тех пор, как Вахтанг сказал, что нас будут разбирать по домам местные верующие, я почему‑то волнуюсь. Может быть, подобное чувство испытывали африканские рабы, когда их покупали плантаторы в Штатах. Конечно, сравнение глупое. Безусловно. Но есть в этой затее какая‑то несвобода, унижение, что ли…

Автобус въезжает на небольшую, ярко освещённую огнём красноватых лампионов площадь. В центре её у скопления нескольких десятков автомашин стоят люди. Заметили нас. Призывно машут.

«Икарус» подчаливает к бровке тротуара.

Я перекидываю через плечо ремень сумки и вслед за всеми схожу на немецкую землю.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Не поспал всего одну ночь, и вот весь день насмарку. Красивейший день. Утром обратил, наконец, очередные двадцать долларов в марки на обменном пункте нюрнбергского железнодорожного вокзала. Пошел наугад подземным переходом — целым торжищем под землёй, поднялся на свет Божий к мосту через ров и, пройдя под аркой средневековых ворот, оказался здесь — в старом городе Нюрнберге, славном городе Нюрнберге, где сплошь пешеходные зоны. Разноцветные толпы туристов вольно гуляют посреди улиц мимо нарядных магазинов и кафе. Откуда‑то всё время звучит музыка.

Я прошёл этот старый Нюрнберг из конца в конец, проголодавшись, купил длинный сэндвич с креветками и прочими дарами моря в рыбной лавке под открытым небом. А потом мыл пахнущие морем руки под струями фонтана и там же обмывал тяжёлую кисть жёлтого итальянского винограда. «Земной рай», — как сказала Надежда нашему водителю Вахтангу.

Знаешь, когда‑то в юности бессонная ночь не отбрасывала своей тени на день. Теперь же чувствую себя разбитым. Весь этот рай воспринимаю, борясь с дремотой.

Верхние этажи чудесных старинных зданий освещены ласковым закатным солнцем. А здесь, внизу, уже сумрачно. На столиках уличного кафе затеплились фонарики–свечи.

Сажусь за первый же столик. Кладу на белую скатерть пакетик с покупками. Заказываю подскочившему кельнеру кофе. До семи вечера — времени, когда за мной на площадь, где вчера остановился наш «икарус», приедет Фриц, остаётся полчаса.

Все моё военное детство прошло в ненависти к «фрицам». Так тогда называли всех фашистов, всех оккупантов — «фрицы»!

Этот человек усадил меня вместе с пузатым сатиром и Ниной Алексеевной в «мерседес», отвёз по ночным улицам сначала в пригород, где сомнительная парочка была высажена у обвитого плющом двухэтажного дома. У входа гостей из России уже ждал местный христианин. К моему изумлению он оказался толстым, добродушным китайцем в смокинге, хозяином ресторана, только что вернувшимся с работы.