Про тех, кто в пути

Объединяло эти тропки одно: они все неизменно терялись то в том же бурьяне, то на болотистом берегу какого-то пруда с чёрной водой, к которому я выходил с разных сторон... Раз пять или шесть я натыкался на здания в различной степени разгромленности.

Три или четыре раза в полном отчаянье я начинал ломиться прямиком сквозь бурьян, ориентируясь по солнцу в надежде просто по прямой выйти хоть на какой-нибудь край аэродрома, но ветви этого чёртового кустарника были похожи по твёрдости и переплетённости на натуральную колючую проволоку, и я с трудом выбирался обратно на тропы, по которым продолжал бесцельно кружить.

Несколько раз я начинал свистеть и орать — не «спасите» пока, но громко. Ответом мне была всё та же звонкая сонная тишина.

Нет, вру. Полной тишины не было. Раза три я отчётливо слышал звук мотора — какие-то машины ездили. Однажды донёсся до меня человеческий голос, что-то доказывавший кому-то.

А ещё раз — хоть убейте! — я услышал, как работает двигатель садящегося лёгкого винтового самолёта. Я даже головой закрутил, подняв её к небу. Там, конечно, ничего не было.

В общем, около половины шестого вечера я выбрался на широкую полосу, замощённую бетонными плитами, между которыми тут и там пробились пучки травы.

Это была ВПП, и уже это хорошо, потому что до этого я больше часа шёл по тропинкам, где и козе было бы затруднительно пройти, не ободрав бока. Мне страшно хотелось пить. Хорошо ещё, что сосиски съел...

В дальнем конце этой полосы видны были какие-то металлические конструкции. Я устало зашагал к ним, уже прикидывая, что буду делать, если так и не выберусь до темноты. И почти не удивился, увидев, что это самолёты. Их было четыре. И я узнал все.

Ближе всего оказалась китообразная туша бомбардировщика Хейнкеля — сто одиннадцатого. Он был перебит в районе хвоста, и там, среди покорёженного металла, виднелся врезавшийся в землю, но ещё узнаваемый Лавочкин, Ла-5.

Это было первое, что я увидел, потому что два других самолёта от меня закрывала эта композиция. Краску и знаки различия с самолётов давным-давно слизали ветер, дождь, снег и солнце, но я страшно удивился, что эти тонны алюминия ещё целы. Ради такого богатства сюда могли приехать на тракторе, напрямик через заросли.

Когда у среднего «узника демократии» горят трубы, преград для него не существует, такие деятели несколько раз в корпусе пытались увезти МиГ-21, памятник такой, пока старшие кадеты их не подкараулили и не отходили ремнями и кусками арматуры.

Так, удивляясь, я обошёл лежащий почти отдельно хвост бомбардировщика — и увидел ещё две машины, стоявшие на сгнившей резине в полной готовности ко взлёту, с откинутыми фонарями кабин.

Характерные щучьи силуэты и тут не оставляли сомнений — детища Вилли Мессершмидта, Bf-109, типичнейшая «пара» Люфтваффе, всё ещё стерегли аэродром. Эти были вообще нетронутыми и казались только-только сошедшими с конвейера, даже ещё некрашеными.

Я остановился под крылом одного из них и медленно спустил сумку на бетон. Мне хотелось влезть в кабину, но было жутковато. Почему-то казалось, что там — останки мёртвого лётчика.

Конечно, никакого лётчика там не оказалось. Кабина была пуста. Кожа сиденья пошла трещинами, встала коробом и побелела. Придерживаясь руками за края кабины, я осторожно сел в кресло, положил руки на управление.

Тяги, конечно, не «ходили», но в целом тут тоже всё казалось совершенно неповреждённым. Я поднял глаза — прямо перед лицом остро торчало перо винта.

— От винта... — тихо скомандовал я.

Тихий треск и шорох наполнили кабину. Я в первую секунду просто не обратил на это внимания, решив, что это ветер, но потом в этих звуках пробилось всё более отчётливое:

— Ахтунг, ахтунг, дас'ст Флондерн, дас'ст Флондерн...

— Зах-ходим на атаку, на атаку заходим, ребята...

— О шшайззе, руссише штурмфогельн...

— От солнца три пары «мессеров», Сашка, возьми на себя...

— Штилле-штилле, кнабен, аллес форвертс...

Упруго качнулись стрелки приборов — щёлк, полный, ноль... Я пулей вылетел из кабины и скатился по крылу на бетон. Сидя на корточках, задрал голову.

Было тихо. Неподвижно и разлаписто высились самолёты.

— Жара... — выдохнул я. И увидел у самого края полосы торчащий из земли кран — труба, изогнутый носик, ржавый вентиль.

Вообще-то в этом не было ничего удивительного, такие штуки на аэродроме — дело привычное. Куда удивительней было, что, когда я качнул вентиль, он хоть со скрипом, но повернулся — и мне под ноги ударила тугая струя веющей холодом воды, прозрачной и чистой. Я наклонился к ней...

— Женька! Погоди, не пей!

Как бы я не хотел пить, но такой крик после шести часов одиноких блужданий... Я выпрямился и увидел катящую по полосе ту девчонку. Она была одна и явно очень спешила. Лицо девчонки было встревоженным и серьёзным, она подлетела ко мне, проскочив между двух «мессеров», и остановилась, как вкопанная.

— Погоди, не пей, — повторила она, хотя я и не собирался пить. — Я так и знала, что ты где-то тут... Заблудился?

— Ну, — кивнул я. Притворяться не имело смысла — не для своего же удовольствия я тут хожу... — Не туда свернул.