Про Волгу, берега и годы

Пристань Каменный Яр. Но где же камень? Дебаркадер у песчаного отмелого берега, опять-таки с полузатопленными деревьями, протоками, заболоченными лугами. Две цапли, синхронно взмахивая крыльями, тянут на лягушиное болото.

Не успел теплоход пристать, как из кустов по тропкам повалили босоногие мальчишки с ведрами, полными крупных раков. А следом за ними — солидные продавцы с легчайшими платками и шалями, говорят, не многим уступающими знаменитым оренбургским.

Раки — товар поймы, ее теплых протоков. Пуховые платки — из степи, из полупустыни, где пастбища тонкорунных овец и коз с длинным пухом. Здесь эти несхожие миры совсем рядом.

Чуждые спокойному, ленивому раздолью, буйной зелени, тянутся обрывы коренного берега. Это граница. Каменный Яр поставил в пойме пристань, а сам поднялся наверх, в степь.

Оттуда, из степного мира, с разбойничьим свистом налетает вдруг ветер, упругий и горячий. Мгновенно пересыхает во рту, першит в горле. Береговой обрыв загорается без пламени, желтая пыль, едкая, как дым, клубится над его кромкой.

Два несхожих мира. На карте пойма — густая зеленая краска, штриховка, означающая избыточное поверхностное увлажнение. И без всякого перехода, сразу, впритык — рассыпанные по берегу мельчайшие точки песков, ничтожные цифры годовых осадков.

Но всегда ли были так контрастны эти миры приволжских низовий?

Археологи долго искали в сухих степях следы таинственной Итили, столицы хозар, и неожиданно обнаружили их в пойме. Хотя один из хозарских царей X века описывал свою страну как тучную, изобиловавшую орошаемыми лугами, казалось маловероятным, чтобы хозары выбрали для столицы затапливаемую землю.

Но, как теперь доказано, тысячу лет назад Каспий сильно обмелел, Волга разливалась в пойме не столь обширно, в окружающих ее степях климат был не таким суровым, как сейчас. То был период малой солнечной активности, когда особенности движения циклонов таковы, что, получая больше влаги, зеленеют южные степи, а реки лесной полосы, питающие Волгу, напротив, мелеют.

Итак, Итиль оказалась в пойме. Но и в нынешних прикаспийских степях, где растет лишь колючий тамариск, археологи обнаружили следы культуры, современной Риму, и еще более древних культур. Когда почва из раскопок попала под микроскоп, в ней нашли пыльцу сосны, бука, граба.

Какая сила стерла здесь леса с лица земли? Только ли колебания климата? Не принес ли оскудение XIII век, когда через степи шла конница Чингисхана, неисчислимые стада овец выбили травяной покров, открыв ветрам слой песков, — и пески двинулись, засыпая, хороня зелень.

Золотая Орда позднее поставила свою столицу, Сарай-Бату, в цветущей степи — теперь в тех местах тоже унылые пески полупустыни. Нет, полупустыня не мертва и сегодня. По сокровенным ее уголкам распластываются в неутомимом стремительном беге сайгаки, современники мамонтов и шерстистых носорогов. Эти легконогие антилопы довольствуются влагой, содержащейся в скудной жаростойкой растительности, в полыни и солянках. Но уже и к пастбищам живых ископаемых понемногу добирается человек, уже блестит вода в каналах и на рисовых полях по Сарпинской низменности, где прежде в воздухе стояла пыль от тысячных стад антилоп, фантастически быстрый бег которых породил столько легенд.

Во впадинах Прикаспийской низменности пятнами разных оттенков отсвечивают тысячи озер. Есть белые и аквамариновные. Есть золотисто-пурпурные, есть красноватые. Их окрашивают крохотные живые существа, которые в соляном растворе чувствуют себя превосходно.

Еще во времена Ивана Грозного открыли в астраханской полупустыне "зело горьку соль", позднее названную астраханитом. Его кристаллы увеличиваются всего на грамм за полвека. Название другого минерала, криогалита, переводится как ледяная, замерзшая соль. Его шестиугольные сверкающие кристаллы, настоящие каменные цветы, образуются только в сильные морозы, а в тепле снова превращаются в соленую воду. В Астраханском краеведческом музее собрана богатейшая минералогическая коллекция, кристаллы самых неожиданных форм, бархатисто-черные, снежно-белые, прозрачные, янтарные — и все это соль полупустыни.

Главную нашу солонку — озеро Баскунчак — я видел только зимой. Шел по шпалам железной дороги, положенным прямо на дно озера, вернее, на толщу соли. Слой рапы, соляного раствора, напоминал талую воду, растопленную солнцем на ледяной поверхности. Кое-где виднелась пена — розоватая, легкая, окаменевшая пена: ударишь — рассыпается в прах. Кустик перекати-поля, попавший в рапу, казался обледеневшим.

Солесосы, комбайны для добычи соли, подрезали, дробили пласты и, всосав соляную кашу, грузили ее в вагоны. Раствор стекал, образуя сосульки. Машинист солесоса рассказывал про уток, которые, не разобравшись, что к чему, садятся в рапу, пробуют нырять, но взлететь уже не могут: соль связывает крылья, птиц можно брать голыми руками.

Баскунчак отправляет составы к Ахтубинску, на Владимировскую пристань, где соль мелют на мельницах, грузят в баржи; она хрустит под ногами, она всюду, разговоры вертятся вокруг соли.