Про Волгу, берега и годы

Поэты и художники и по сей день не сомневаются в виновности царя: совсем недавно Илья Глазунов изобразил как "царевич убиенный" лежит с перерезанным горлом и широко раскрытыми огромными глазами. Но историки и криминалисты, люди менее эмоциональные, провели настоящее следствие по делу о причастности царя к гибели царевича. Графологической экспертизе подверглись некоторые вызывающие сомнение листы свидетельских показаний. Нет, подписи под ними не были поддельными, как утверждали сторонники версии убийства. Но и версия, что царевич закололся сам в припадке эпилепсии, не нашла новых убедительных доказательств. Напротив, выявлены факты, как будто говорящие о том, что Годунов влиял на ход расследования угличской драмы и подозрительно щедро наградил тех, кто доказывал, что виной всему — болезнь и неосторожность.

В общем, загадка так до конца и не разгадана. Может, прав историк Кобрин, примиряющий обе версии как с учетом психологии Годунова, расправлявшегося со своими врагами осторожно, без шума, так и с учетом клинической картины состояния царевича: "Если такому мальчику-эпилептику позволить взять в руки нож, да еще в период учащения припадков, то ждать конца недолго". А от "позволить взять" до "подсунуть в руки" дистанция и вовсе мала…

Колокол висит в музее, тысячи людей, которых каждый летний день приводит сюда Волга, ощущают прикосновение к тайне. И сколько же на волжских берегах подобных "колоколов", сохраненных памятников, напоминающих то скорбные, то величественные, то возвышающие, то звучащие предостережением события отечественной истории! Тут картуз Петра Первого и знамя пугачевцев, клинки чапаевцев и фрески сподвижников Рублева, письменный стол Горького и надгробье Минина, чертежи Кулибина и рукописи Джалиля, реликвии Сталинградской битвы и обелиск в степи, где приземлился Гагарин… Волга — как волнующая книга, глубокая и мудрая, поэтическая и познавательная, к страницам которой возвращаешься вновь и вновь.

Угличское водохранилище только что осталось за плотиной, за синими с золотом куполами церкви Димитрия "на крови", а уже заявляет о себе Рыбинское море. Прямоствольные корабельные сосны вышли к обрыву взглянуть на него, тут же и молодняк со светло-зелеными свечками свежих побегов. Старики шумят кронами, будто переговариваясь с набегающей волной, ворчат, что подтачивает она берег: всплеснула, рухнув, красноватая глинистая глыба, живые, еще влажные корни повисли в воздухе.

И вот уже вовсе замедлилось течение, раздвинулись берега, открывая залив Рыбинского моря. Это море без кавычек, море северное, штормовое, не чета Угличскому, почти в полтора десятка раз больше Московского. Серьезное море: в осенние злые ветры гуляют по нему трехметровые волны, и бывали случаи, когда судовые радисты слали в эфир сигналы бедствия.

Прекрасно Рыбинское море в июльские дремотные ночи. Ночь… Но разве это ночь? Лишь часовая стрелка напоминает о ней.

Низко над морем залегли на севере темно-синие тучи, такие плотные, будто их вырезали из бумаги, в которую упаковывают рафинад. В той стороне мигают плавучие маячки. Огни белые, яркие, точно на мгновение вспыхивающие маленькие шаровые молнии. Другие огни — на буях — красные, тревожные. Но море ласково-спокойно, ночь тепла и бела. Она не хочет приходить всерьез, она короче воробьиного носа, она в этих широтах — гостья, заглянувшая на минутку. Полнеба сияет желтовато-золотистым светом. В голубой вышине чуть теплятся звезды. Никто не спит. Люди молча ходят по палубе.

За кормой — светящийся след, прямая дорожка к негаснущей заре. Полночь. Где-то внизу, может в красном уголке или салоне, включено радио. Так тихо, что перед боем курантов как будто различаешь шорох и неясный говор на Красной площади.

Море разлилось над бывшей чашей Молого-Шекснинской впадины, над болотным журавлиным краем. О том, как его создавали, я слышал от трех наших крупных гидротехников еще в первые послевоенные годы.

Сначала была битва "рыбинцев" с "ярославцами". Первые утверждали, что плотину самой крупной из верхневолжских гидростанций нужно возводить подле Рыбинска, вторые, среди которых были крупные специалисты, считали более подходящим для этого село Норское под Ярославлем. Битва продолжалась довольно долго, "ярославцы" как будто стали одерживать верх. Для окончательного решения на Волгу выехала правительственная комиссия во главе с Сергеем Яковлевичем Жуком, слово которого в гидротехнике было столь же весомо, как мнение Андрея Николаевича Туполева — в авиации.

Побывав под Ярославлем, комиссия двинулась к Рыбинску. Катера остановились у крохотной деревушки Переборы. Уже не первый день лили дожди. Председатель комиссии заставлял всех карабкаться на скользкие береговые откосы, лазить по болотам, пузырящимся от дождя. В засученных грязных брюках, вымокшие до нитки, члены комиссии ходили от одной буровой вышки к другой. Да, "рыбинцы" были правы, лучшее место для постройки гидростанции едва ли найдешь.

Осенью 1935 года правительство постановило строить сразу два гидроузла Большой Волги — Угличский и Рыбинский.