[Про]зрение

Комиссар меж тем сбросил башмаки и вытянулся на кровати. Он лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в потолок так, словно ждал, что оттуда прозвучит сейчас совет или уж если не претендовать на столь многое – то, что мы привыкли называть бескомпромиссным суждением. Но потолку – оттого, быть может, что он был звукоизолирован, а значит, глух – нечего было сказать, тем более что, проводя столько времени в одиночестве, практически утратил дар слова. Комиссар воскресил в памяти разговор, который состоялся у него с женой доктора и с ним самим, ее лицо, его лицо, собаку, с ворчанием поднявшуюся при его появлении и по приказу хозяйки вновь улегшуюся, вспомнил латунную коптилку о трех клювиках – точно такая же была в родительском доме, а потом куда-то запропастилась, – и эти воспоминания перемешивались с тем, что он сейчас услышал от инспектора и агента, и он спрашивал себя, какого дьявола вляпался он во все это. Пересек границу в лучших традициях какого-нибудь киношпиона, убеждая себя, что идет спасать отчизну от нависшей над ней смертельной угрозы, и во имя этого отдавал невнятные приказания своим подчиненным, которые его за это извиняли, пытался воздвигнуть замысловатую пирамиду подозрений, а та ежеминутно рушилась, и вот теперь, удивленный смутной, беспричинной тоской, вдруг, ни с того ни с сего разлившейся где-то под ложечкой, пытался понять, какую же мало-мальски достоверную информацию он, тупик, должен будет измыслить, чтобы передать альбатросу, который сейчас наверняка уже нетерпеливо осведомляется, отчего это так запаздывает доклад. Что мне ему сказать, спросил себя комиссар, что подозрения насчет скопы подтвердились, что муж и остальные – заговорщики, а министр спросит, кто эти остальные, а я отвечу – что, мол, старик с черной повязкой, которому идеально подойдет оперативный псевдоним кит, и девушка в темных очках, которую для симметрии назовем касаткой, и жена автора письма, обозначенная как рыба-игла, если вы, альбатрос, согласны принять такие наименования. Комиссар, надо сказать, к этому времени давно уж поднялся с кровати и говорил в красный телефон: Да, альбатрос, те, кого я только что перечислил, не могут быть отнесены к категории крупная рыба, а повезло нам, что мы вышли на скопу. А она из себя что представляет, тупик. Мне показалась женщиной нормальной, достойной, умной, а если все, что говорят о ней другие, соответствует действительности, я склоняюсь к мысли, что она – явление из ряда вон выходящее. До такой степени, что, выйдя из ряда вон, смогла зарезать человека ножницами, тупик. Согласно свидетельским показаниям, речь шла о гнусном насильнике, существе омерзительном во всех отношениях. Не впадайте в заблуждения, тупик, для меня ясно, что вся эта шайка успела сговориться и на случай допросов выдвинуть единую версию происшествия, у них ведь было целых четыре года, чтобы выработать план – мне на основании ваших данных и собственных моих размышлений и прозрений представляется, что эти пятеро образуют хорошо организованную ячейку, возможно, даже головку того солитера, о котором мы говорим уже давно. Ни у меня, ни у моих сотрудников не возникло такого впечатления, сказал комиссар. Придется обзавестись, тупик, иного выхода у вас нет. Нам будут нужны доказательства, альбатрос, без доказательств ничего не выйдет. Ищите, тупик, проведите тщательные обыски по квартирам. Без судебного решения – не можем. Напоминаю вам, что город – на осадном положении, действие всех гражданских прав и свобод приостановлено. А если, предположим, все же не найдем. Отказываюсь принимать такое предположение, для комиссара полиции оно чересчур наивно, а с тех пор, как я зовусь министром внутренних дел, отсутствующие доказательства неизменно находятся. То, чего вы просите от меня, альбатрос, дело нелегкое и очень неприятное. Да я и не прошу, я требую, приказываю, иначе говоря. Ясно, альбатрос, понял, но в любом случае разрешите заметить, что преступление – не налицо, ибо нет доказательств того, что лицо, которое мы сочли виновным, является таковым на самом деле, напротив, и свидетельские показания, и допросы ясно говорят о его непричастности. Когда фотографируют задержанного, всегда соблюдают презумпцию невиновности, а потом оказывается, что запечатлен на ней преступник. Позвольте вопрос, альбатрос. Давайте, вернее – задавайте, я всегда был дока по части ответов. Что будет, если не отыщутся доказательства виновности. То же самое, что и если не отыщутся доказательства невиновности. Как это понимать, альбатрос. Понимать в том смысле, что приговор иной раз предшествует преступлению. В этом случае и если я правильно понял, куда вы направляетесь, прошу освободить меня от этого задания. Я твердо обещаю уважить вашу просьбу, но – не сейчас, а когда дело будет закрыто, а закрыто оно может быть лишь благодаря вашим героическим усилиям, вашим и ваших помощников, а теперь слушайте внимательно, я даю вам пять дней, вы поняли, пять, и ни дня больше, на то, чтобы вы доставили мне всю ячейку, связанную по рукам и ногам, и скопу эту самую и мужа ее, которому, бедняге, мы не придумали еще кличку, и трех остальных рыбок, и я желаю, чтобы они сникли под грузом неопровержимых, неотразимых, сокрушительных доказательств своей вины, понятно вам, тупик. Сделаю, что смогу, альбатрос. Сделать надо именно то, что я сказал, а чтобы вы не держали на меня зла, я, как человек разумный и понимающий, что вам нужна будет кое-какая помощь, помощь эту вам предоставлю. Пришлете еще одного сотрудника, альбатрос. Нет, тупик, помощь моя будет другого рода, но не менее, а столь же или даже более действенная, как если бы я отправил к вам весь наличный личный состав полиции. Не понимаю вас, альбатрос. Вы поймете первым, когда услышите удар гонга. Гонга. Да, тупик, гонга, зовущего на последний штурм, сказал министр. И вслед за тем дал отбой.