Пробежка в парке

По берегам реки поют птицы, а однажды я видела двух лебедей. В эти минуты мне нравится представлять воздушного змея, который уносит изувеченное тело брата к свету, к жизни. Пусть Масуд еще раз вдохнет чистейший воздух, почувствует, как солнце согревает его лицо, и сможет улыбнуться и сказать мне, что все будет хорошо. Сверкает водная гладь, и если бы я остановилась и наклонилась над ней, то увидела бы свое отражение. Но течение медленное, сонное, а мне необходимо продолжать двигаться, бежать, пока я не доберусь до какого-то другого места, отличного от того, в котором я сейчас нахожусь.

Я предпочитаю бегать самостоятельно, в тишине, не отвлекаясь на музыку или разговоры, поэтому не хотела присоединяться к группе, но женщина, руководящая занятиями, настаивала с таким энтузиазмом, что я не смогла отказаться. Все очень дружелюбны, но я хочу только бегать, бегать, бегать, пока не избавлюсь от мучительных мыслей, преследующих меня, пока не обрету способность вспоминать хорошие вещи, которые помогут создать настоящий дом и найти свое собственное место в мире, а не то, которое отводится уязвимым. Я не хочу перемежать бег ходьбой, мешать себе разговорами. Пошла уже четвертая неделя, и ходьба, сменяющая пятиминутные пробежки, кажется мне пустой тратой времени, дыхания в моих легких, мечтаний в моей голове и будущего, к которому я так отчаянно стремлюсь.

Но от Полин не увильнуть, она в течение минуты бежит рядом, чтобы проверить, как у меня дела, хвалит мой стиль, а потом интересуется, как мне мой новый дом.

— Тут мило, — отвечаю я. — И люди очень милые.

Привычные слова сами собой слетают с языка. Я всегда так говорю; по крайней мере, тут есть некоторая доля правды, и мне не совестно. Я уже поняла, что окружающим нравится слышать такое. Это заставляет их гордиться собой и своим городом. Но, произнося эти слова, я все равно невольно представляю себе ярко-синее небо, чувствую туго натянутую бечевку воздушного змея, танцующего на нежнейшем ветерке, и ощущаю на языке привкус согревающих пряностей. При этом я знаю, что грежу о том, что существует только в моей памяти, и по ночам, прежде чем заснуть, утешаю себя мыслью, что сумела вырваться из разоренного и разрушенного города, стены которого рассыпались в прах. Из города, где моя жизнь и жизни моих близких висели на волоске.

Когда я заставляю себя явиться на заключительное занятие недели, то, оглядывая остальных участников группы, не могу не задаваться вопросом: многие ли из них пережили бы исход из Сирии и пересечение границы? Исход, во время которого погибал и стар и млад. Исход, который нам пришлось совершить только с тем, что мы могли унести на себе, и который в конечном счете лишил нас всех денег, ушедших на то, чтобы обеспечить безопасную переправку. В палаточном лагере я чувствовала себя маленькой песчинкой среди множества себе подобных, число которых возрастало с каждым днем; там не было никакой возможности уединиться, притом что я всегда была человеком замкнутым, приверженным к одиночеству. Когда дела были совсем плохи, отец поговаривал о том, чтобы попытаться пересечь море, но из-за возражений матери и отсутствия средств его намерение не осуществилось.

По окончании занятия мы встаем полукругом и ждем, когда к нам обратится Полин. Я разглядываю остальных: Мориса, который ходит упершись руками в поясницу, а лицо у него цвета красной пыли, которую я когда-то взбивала ногами; пару, которая, кажется, тихо препирается; Кэти, которая периодически пытается заговаривать со мной. Тем временем Полин рассказывает нам, как хорошо мы справляемся, что мы почти на полпути, но надо готовиться к пятой неделе, так что мы должны побегать самостоятельно. Она заставляет нас поаплодировать самим себе и говорит, что увидится с нами на следующей неделе.

Когда мы расходимся, я слышу, как люди говорят друг другу: а вечера действительно все холоднее. Мне не вполне ясно, что они имеют в виду. Я привыкла к простой смене двух сезонов — длинного жаркого лета и мягкой сырой зимы, но тут все сложнее, непредсказуемее, как у человека, который каждый день надевает новую одежду. Временами мне безумно хочется, чтобы припекло солнышко, чтобы его лучи проникли под кожу и согрели мои кости. Но зачастую солнце кажется мне чужаком, неохотно признающим мое существование, и по пути домой я понимаю, что дело движется к зиме и скоро свет начнет умирать. Это и есть осень. Листья на деревьях вдоль реки уже побурели и покраснели, вода мало-помалу теряет прежний лоск и в иные дни приобретает оттенок глиняных черепков.

По дороге я скольжу взглядом по ресторанчикам и забегаловкам. В этом городе беспрестанно едят, что хорошо, потому что и мама, и папа — отличные повара и уже заговаривали о возможности снова завести свое дело, как раньше, в Сирии. Но как они вообще сумеют начать, когда на их пути так много препятствий? Я не знаю ответа на этот вопрос и не хочу видеть, как родители сталкиваются с очередным горьким разочарованием.