Проблема Аладдина

По временам меня подмывало выйти из церкви, но решение так и не созрело. Беспокоила не столько мысль о том, что предки перевернутся в гробу, сколько привязанность к традиции – я консервативен по рождению и склонности, однако преобладали соображения удобства. Кроме того, это повредило бы работе. Не могу я избавиться и от своих манер, хотя дозирую их в зависимости от окружения и обстоятельств.

Что до одежды и поведения, держусь я неприметно, ношу серые костюмы хорошей ткани. Толчея любого рода мне отвратительна; в театре предпочитаю средние ряды партера и место с краю, откуда можно быстро, не привлекая внимания, уйти. К окошкам в учреждениях и садясь в самолет, встаю к концу очереди. В фехтовании скорее уклоняюсь, чем отступаю.

Ссор и споров избегаю, хотя в беседе с другом или подругой неутомим, даже если они не разделяют мою точку зрения, которую в обществе я не высказываю. При этом умею слушать.

7

Уже несколько недель по утрам у меня слегка дергается лицо; немного опустилось левое веко. Прежде чем произнести трудные слова, например, «феноменология», я должен чуть подумать и сосредоточиться, как бегун перед стартом. Тогда они выходят даже лучше обычного.

Это все мелочи; полагаю, они заметны только мне, но за собеседниками я наблюдаю со вниманием, прежде мне чуждым. Обнаружив изъян, мы только о нем и говорим. Он мешает подобно пятну на костюме, растущему, чем больше его трешь.

Сплю я беспокойно; сны становятся явственнее. Встав, я рассматриваю себя в зеркале, дабы установить идентичность и увериться, что это еще я. Где же я был? Может статься, в один прекрасный день я и не вернусь. Эмигрирую из тела и поселяюсь на новой родине. Тогда началось бы приключение, которое наполовину пугает, а наполовину влечет.

Старое платье сношено; надо бы его заменить, я скверно себя в нем чувствую. Состояние змеи, прежде чем ей сбросить кожу – дневной свет ее утомляет; она возвращается в свою нору.

8

Семья моя имела земли в Силезии, в независимом Лигницком княжестве. Владения были немалыми, она пользовалась известностью. Открывая старую энциклопедию, я нахожу ряд носителей моего имени, отличившихся на войне и в мирной жизни, в армии, администрации, при дворе и даже в науках. Еще чаще оно встречается в Готском альманахеⁱ и списках армейского командного состава. Пять раз отмечено орденом Pour le Meriteⁱⁱ, три раза – Черным Орломⁱⁱⁱ. Как и везде, попадались неудачники, уехавшие в Америку, составившие себе репутацию чудаков или покончившие жизнь самоубийством. Кто-то даже обессмертил свое имя в Питавале^iv, том самом собрании знаменитых преступлений. Так что кое-какое наследство имеется.

Все давно в прошлом. От того времени нас отделяют войны и революции, ликвидации и изгнания. Я смотрю на два поколения эмигрировавших, высланных, убитых. Сегодня наше имя уже не известно. Кто еще помнит о Кацбахе^v, где старик Блюхер под проливным дождем дал французам прикурить? Мы жили возле него. Река носит теперь другое имя, как и я.

Листая страницы семейной истории, могу представить себе, как жил бы тогда: за домашним обучением последовал бы либо кадетский корпус, либо евангелическая гимназия, либо дворянский лицей. Потом, несомненно, я на год поступил бы фенрихом или вольноопределяющимся в Лигницкий королевский гренадерский полк. Затем военная карьера или учеба, скорее всего – камеральные науки. Имя помогало, но им одним было не прожить; дисциплина отличалась строгостью. До майора имени обычно хватало. Еще ты мог рассчитывать на лейтенанта полиции, коменданта округа, торгового агента винодельни. В конце концов, с возрастом мог вернуться в имение. Имущество обеспечивало более-менее благополучное существование.

Выдающееся дарование вело в столицу: генеральный штаб, министерства. Старинный романист с любовью описал эти берлинские круги; я погружаюсь в его книги с ностальгией, будто слышу колокола церкви, которой больше нет или она ушла под воду, как Винета^vi.

С тех пор как меня одолела тревога, я много читаю, может быть, слишком много. Тоже цепочка: сначала появляется тревога, за ней следует бессонница, потом бессонница и становится главной тревогой. Как соединены звенья цепи?

9

Здесь может возникнуть заблуждение, будто я горжусь своим происхождением; вовсе нет. Напротив, я его скрываю, я его отбросил.

Дворянство стало бременем, в определенных обстоятельствах могущим оказаться опасным. Это пошло уже с «Ca ira»^vii великой революции. Были передышки, периоды реакции, крупные и малые острова вроде Пруссии, Японии, Прибалтики, но сомневаться в упадке не приходилось.

Тот, кто ищет виновника упадка – а я против такой постановки вопроса, – должен начинать с себя. Падению предшествовала внутренняя слабость. Она заметна в людях, прежде всего в монархах. Существует граница, за которой нравственность уже не присуща поступку, начинает отделяться от него и ослаблять. Тогда же гаснет харизма.