Проблема человека в западной философии

Однако новые тоталитарные системы — ни в коем случае не единственные проявления инцестуальных связей нашего времени. Крушение наднационального мира средневековой католической церкви могло бы привести к более высокой форме «католицизма», к гуманному универсализму, который преодолел бы почитание рода и клана, если бы развитие и дальше пошло в том направлении, как это предполагали духовные вожди гуманистического мышления со времени Возрождения. Однако, несмотря на то что наука и техника создали предпосылки для такого развития, западный мир снова изобрел новые формы почитания клана, то есть предпочел ту ориентацию, которую пытались искоренить ветхозаветные пророки и ранние христиане. На смену феодализму и абсолютизму пришел — с присущими ему связями — национализм, который первоначально был прогрессивным движением. Современный средний человек обретает чувство самотождественности благодаря его принадлежности к нации, а не потому, что он «сын человеческий». Его объективность, то есть его разум, искажена фиксацией. Он судит «чужих» по другим критериям, нежели членов собственного клана. Его чувства по отношению к чужим также искажены. На каждого, кто не является «близким» нам по узам крови и почвы (как они отражаются в общем языке, обычаях, способе питания, песнях и т. п.), смотрят с недоверием, и при малейшей провокации дело может дойти до параноидального безрассудства. Эта инцестуальная фиксация отравляет отношение индивида не только к чужакам, но и к членам собственного клана и к самому себе. Кто не освободился от привязанности к крови и почве, тот еще не вполне родился как человеческое существо; его способность к любви и разуму изуродована, он не переживает ни самого себя, ни окружающих его людей во всей полноте человеческой реальности.

Национализм — это наша форма инцеста, наше идолопоклонство, наше безумие. Его культ — «патриотизм». Мне едва ли необходимо добавлять, что под «патриотизмом» я понимаю такое поведение, которое ставит собственную нацию выше человечества, выше принципов правды и справедливости. Я не имею в виду полный любви интерес к собственному народу, который подразумевает его духовное и материальное процветание и никогда не стремится к власти над другими народами. Как любовь к определенному человеку, исключающая любовь к другим людям, не есть любовь, так и любовь к собственной стране, не включающая в себя любовь ко всему человечеству, — это не любовь, а идолопоклонство[337].

To, что националистическое чувство имеет характер идолопоклонства, можно продемонстрировать на примере реакции, которую влечет за собой оскорбление кланового символа и которая существенно отличается от реакции на попрание религиозных и моральных символов. Представим себе человека, который в одном из городов нашего западного мира возьмет с собой на улицу флаг своей страны и растопчет его на глазах у прохожих. Если его не линчуют, то можно считать, что ему повезло. Почти каждый его соотечественник был бы настолько возмущен этим поступком, что едва ли был бы способен объективно оценить происходящее. Человек, осквернивший флаг, совершил бы что-то неслыханное: он оказался бы виновным в совершении не просто какого-то преступления, а того преступления, которое не может быть ни прощено, ни забыто. Не такой грубо наглядной, но аналогичной была бы реакция на человека, заявившего: «Я не люблю свою родину», или высказавшегося так в случае войны: «Мне все равно, победит моя страна или нет». Такое высказывание — настоящее святотатство, и кто скажет что-либо подобное, будет чудовищем и презренным человеком в глазах своих соотечественников.