Проблема личности в философии классического анархизма

Штирнер, подобно Ницше, привлекает нас честностью, трезвостью и бесстрашием, с которым он срывает все маски и ищет основы и предпосылки человеческих поступков, предлагая заменить слепой, лицемерный «возвышенный» эгоизм, не сознающий самого себя – смелым, честным и откровенным «эгоизмом»: осознанием своих интересов и их отстаиванием, отказом служить всему, чуждому личности и навязанному ей извне. Получается парадокс: в то время как подвластные чарам идеологии люди реально исходят из «эгоизма», хотя отрицают это, Штирнер провозглашает «эгоизм» своим знаменем и реально – отрицает эгоизм (в обычном смысле слова). Сходные стремления и сходные парадоксы позднее проявятся в России у апологетов «разумного эгоизма» – Д.И.Писарева и, особенно, Н.Г.Чернышевского. И в своей теории «эгоизма» Штирнер так же не сумел избежать противоречий, как не сумели их позже на практике избежать русские нигилисты 60-ых годов, сочетавшие страстный идеализм действия с «сугубо эгоистическим» объяснением мотивов этого действия, стремившиеся к предельной честности и избавлению от всякой фразы и всяких возвышенных фетишей прошлого, прикрывавших гнусные мотивы и чудовищную по своей низости реальность. У Штирнера, как и у русских нигилистов-шестидесятников, напротив, декларативно «низменное», «эгоистическое», приземленное объяснение дается возвышенным и человеколюбивым идеям и поступкам. Штирнер говорит о своей любви к человечеству, о своих симпатиях к пролетариям – как о простой эгоистической прихоти, а не как об императиве, – и этим ставит себя в странное положение. Итак, у нашего мыслителя любовь к людям «случайно совпала» с «эгоизмом». Но как быть с ненавистью к людям – может ли она «случайно совпасть» с «эгоизмом»? Об этом Штирнер ничего не говорит. Это противоречие, вызванное драматизмом эпохи с ее антирелигиозной полемикой и болезненным изживанием «сакрального» в сознании, мы встречаем и у русских нигилистов, которые шли на смерть и страдание за мещанский, грубо материалистический «рай на земле», религиозно – исповедовали атеизм, живя аскетически и свято, говорили об эгоизме и наслаждении.

Перейдем теперь к этическим взглядам Штирнера в связи с его учением о личности. Мы уже говорили об общеметодологическом противоречии у Штирнера, одновременно и категорически объявляющего весь мир фатально заданным, а людей – «совершенными» и – столь же категорически отрицающего и критикующего и этот мир и этих людей, проповедующего одновременно самодовольство и революцию, всеобщее принятие и всеобщий бунт; это противоречие, отчасти, восходит к аналогичному противоречию между революционным и консервативным элементами в философии Гегеля. С одной стороны, Штирнер призывает разрушить, отринуть существующее, похоронить «нашу дорогую Германию», отказаться от идеологических «призраков», сокрушить Государство, чтобы на его руинах могла воцариться самоосвободившаяся личность; с другой стороны, – заявляет, что все, что есть, таково, каково оно есть, и иным быть не может, а мы – совершенны, следовательно, нет ни должного, ни идеалов, ни развития, ни альтернатив, и уж, конечно, нет места для критики и борьбы. [64]