Проблема сакрализации войны в византийском богословии и историографии

Следует особо подчеркнуть, что сильное влияние античной и библейской традиций на византийскую историографию проявлялось по-разному. Из первой ромеи брали стилистику, представления о различных народах, роли царей в политике и многое другое. Из книг же Ветхого Завета они позаимствовали представление о линейном времени и неизменный морализм. История, описываемая христианским автором, имеет достаточно четкую цель и смысл, часто заключающуюся в том числе и в нравственном примере потомкам. Все это делает весьма плодотворным анализ византийских историографов на предмет их отношения к феномену войны.

Следует особо отметить, что соединение понятий «война» и «священный» в контексте ромейской культуры звучало почти абсурдом. Термин «священный» (ἅγιος, ἱερός) прилагался к Церкви и всему, что с нею связано, — освященной материи, догматам веры, таинствам, трудам Отцов. Применялся он и к личности императора, из уважения к его особой роли в жизни общества и процветанию государства. Поэтому был «священный» дворец, «священный» город и прочее. Война же есть, как было сказано выше, проявление варварства, то, против чего император борется, защищая от нее народ, поэтому она принципиально не может быть «священной»[124].

Уже первое упоминание войн в работе самого раннего христианского историка Евсевия Кесарийского[125] красочно выдержано в негативном аспекте, максимально далеком от «священности»: «Первый человек, пренебрегший Божией заповедью… получил вместо прежнего Божественного наслаждения эту проклятую землю. Его потомки заполнили всю землю и оказались, за исключением одного-двух, еще худшими; их звероподобное существование было жизнью не в жизнь. Города, государственное устройство, искусство, науки — обо всем этом у них и мысли не было. Законы, справедливость, добродетель, философия не были им известны даже по имени. Они кочевали по пустыням, как дикие свирепые звери. Прирожденный разум, семена разумного и кроткого в человеческой душе они губили в преизбытке добровольно выбранной порочности, целиком отдавались всяческим гнусностям, то развращая, то убивая друг друга, иногда ели человеческое мясо… Замышляли отгородиться от неба стенами и в диком безумии собирались идти войной на Всевышнего. На них, ведущих себя таким образом, Господь… насылал потоки воды и огня, словно на дикий лес, разросшийся по всей земле; Он искоренял их непрерывным голодом, чумой, войнами, ударами молний, словно приостанавливал этими тяжкими наказаниями страшную, тягостнейшую душевную болезнь»[126].

Иными словами, война, по мысли Евсевия, есть горькое лекарство, необходимое для выжигания пороков и грехов из человеческого общества. Предполагается, что в новом христианском мире не будет нужды применять подобные средства для исправления народа. Однако опыт первых же лет существования христианской (вернее, стремительно христианизирующейся) империи разрушил такие надежды.

Поэтому уже Евсевий, восхваляя Константина Великого, пишет, что он «свыше украшенный доспехами против врагов, умеет посредством войны обуздывать явных противников истины»[127]. Тем не менее по контексту непонятно, имеет ли автор в виду вооруженные конфликты между странами или широкие меры государственного силового принуждения к единомыслию, но не только войны, в буквальном смысле этого слова.

Поскольку сложный комплекс римской политики по отношению к варварам не ограничивался лишь военными действиями, хотя их роль была чрезвычайно существенна, то вторая версия выглядит более точной. В этом же духе эта мысль развивается в словах самого Константина, который в письме участникам Тирского собора пишет: «Чрез мое служение Богу, везде царствует мир, и имя Божие искренно благословляется самими варварами… Чрез меня, искреннего служителя Божия, варвары познали Бога и научились благоветь перед Ним, испытав самым делом, что Он хранит меня и везде о мне промышляет, что особенно и привело их к познанию Его. Итак, они благоговеют перед Богом из страха к нам»[128].

Что же касается последующих христианских историков, то наиболее употребительным эпитетом одобряемых авторами войн как в текстах V-VI веков, так и в более позднее время стал термин δικαίος — «справедливый», хотя встречались и иные определения, как ἄρετος — «праведный», ἄξιος — «достойный» и даже «богоугодный». Эти термины разнятся по частотности употребления, практически всегда воспринимаясь историографами как тождественные.

Такое явление совсем не случайно и является, на наш взгляд, не просто принятой формой идеологической маскировки своих намерений, но следствием существования фундаментальной идеи, условно называемой нами «концепцией всеобщей справедливости».

В произведениях историографов V-VI веков четко прослеживается мысль, что идеалом является именно мирное время. Эту любовь к «временам мирным» можно считать заданной и естественным образом жизни людей, по крайней мере, развитых обществ, развитой под влиянием христианских богословских представлений, о которых было много сказано ранее.