Проблема Спинозы

— Об этом я позабыл. Это означает, что ты уже отчасти начал свое второе образование. Хорошо! И в Ветхом, и в Новом Заветах скрыто много мудрости. Особенно — в писаниях Павла. Всего через несколько строк он полностью выражает мою точку зрения на истории: «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится».

Франку задумался, повторяя про себя:

— Совершенное?.. То, что отчасти?..

— Совершенное, — проговорил Бенто, — это нравственная истина. «То, что отчасти» — ее обертка, в данном случае — история, которая перестает быть необходимой, когда истина уже высказана.

— Не уверен, что могу принять Павла как образец для жизни! Его жизнь, как ее излагают в житиях, похоже, была лишена равновесия. Такая суровая, такая фанатичная, такая безрадостная! А сколько проклятий он из- рыгал в адрес всех мирских удовольствий! Бенто, ты слишком суров. К чему отказывать себе в удовольствии от хорошей истории, удовольствии столь благом, столь всеобщем! В какой культуре нет своих историй о чудесах?

— Помнится мне один молодой человек, который восставал против историй о чудесах и пророчествах. Такой взрывной и мятежный молодой человек, который так восставал против ортодоксальности Якоба! Помнится мне и его реакция на литургию в синагоге. Хотя он и не знал иврита, он следил за ней по португальскому переводу Торы и приходил в гнев по поводу чудесных историй и говорил, что как еврейская, так и католическая службы — безумие и чушь. Помню, он еще спрашивал: «Что, времена чудес закончены? Почему Бог не совершил чудо и не спас моего отца?» И тот же молодой человек страдал из- за того, что его отец отдал свою жизнь за Тору, которая вся наполнена суеверной верой в чудеса и пророчества…

— Да, все это так. Я помню.

— И куда же подевались все эти чувства, Франку? Ты теперь говоришь только о радости от изучения Торы и Талмуда. И при этом утверждаешь, что по-прежнему полностью принимаешь мою критику суеверия. Как такое может быть?

— Бенто, ответ все тот же: радость мне приносит именно процесс учения. Я не слишком серьезно воспринимаю его содержание. Мне нравятся чудесные истории, но я не принимаю их за историческую истину. Я прислушиваюсь к морали, к изложенным в Писании мыслям о любви, милосердии, доброте и этичном поведении. А остальное выбрасываю из головы. К тому же есть истории — а есть истории. Некоторые из них, как ты говоришь, действительно противоречат логике, но другие возбуждают внимание ученика — и такие я считаю полезными в своих собственных занятиях и в учительской практике, которой я начинаю заниматься. Одно я знаю наверняка: учеников всегда будут занимать именно истории, и никогда не найдется достаточного числа тех, кто будет с жаром изучать Евклида и геометрию. Кстати, я тут упомянул, что начинаю преподавать, и это напомнило мне еще кое о чем, что я так жаждал поведать тебе! Представь, начинаю я вести занятия по основам иврита и… догадайся, кто оказывается среди моих учеников? Только не падай: твой несостоявшийся убийца!

— Да ну! Мой убийца? Вот это действительно потрясение! Ты — учитель моего убийцы? И что ты можешь мне рассказать о нем?

— Его зовут Исаак Рамирес, и твоя догадка о том, что с ним произошло, оказалась совершенно верной. Его семья была замучена инквизицией, родители убиты, и он сходил с ума от горя. Именно то, что его история была так похожа на мою, побудило меня вызваться учить его, и пока у него получается довольно хорошо. Ты дал мне очень ценный совет относительно того, как мне следует к нему относиться, и я его не забыл. Ты сам-то помнишь?

— Помню, как отговаривал тебя заявлять в полицию о том, где он прячется.

— Да, но потом ты сказал еще кое-что. Ты сказал: «Избери религиозный путь». Помнишь? Это меня еще озадачило.

— Возможно, я неясно выразился. Я хорошо отношусь к религии, но ненавижу суеверие.

Франку кивнул.

— Да, именно так я тебя и понял — что мне следует отнестись к нему с пониманием, состраданием и прощением. Верно? — и, дождавшись утвердительного кивка, съязвил: — Оказывается, в Торе есть не только истории о чудесах, но и нравственный кодекс поведения?

— Безусловно, это так, Франку. Моя любимая история в Талмуде — о том, как язычник пришел к рабби Гиллелю[111] и сказал, что обратится в иудаизм, если рабби преподаст ему всю Тору, стоя на одной ноге. Гиллель ответил: «Что ненавистно тебе, не делай ближнему своему: это и есть вся Тора, прочее — комментарии. Иди и учись».

— Видишь, тебе все же нравятся истории… — Бенто хотел было ответить, но Франку быстро поправился: — Или, по крайней мере, одна из них. Истории могут работать как инструмент памяти. И для многих — инструмент намного более действенный, чем голая геометрия.