– Что скажешь, Барух? Теперь, когда пришло твое время говорить, ты почему-то хранишь молчание.
– Много раз, сколько – и не вспомню, – начал Барух спокойным голосом, – мой отец говорил о вашей с ним дружбе и о том, насколько высоко он вас ценит. Он также говорил, что вы высокого мнения о моем уме: «беспредельный разум» – вот слова, которые он вам приписывал. Вы действительно так говорили? Он правильно приводил ваши слова?
– Да, я так и говорил.
– Я полагаю, что мир и все сущее в нем действует в согласии с естественным законом, и что я могу пользоваться своим разумом, если буду применять его рационально, чтобы обнаружить природу Бога и реальности, найти путь к праведной жизни. Я уже говорил вам все это прежде, не так ли?
Рабби Мортейра пристроил подбородок на сложенные ладони и кивнул.
– Однако сегодня вы предлагаете, чтобы я всю жизнь подтверждал или отрицал свои взгляды, сверяясь с раввинским учением. Это не мой путь – и моим он не будет! Раввинская власть основана не на чистоте или истине. Она опирается только на мнения, выраженные поколениями суеверных школяров – ученых, которые верили, что мир плоский, что вокруг него вращается солнце, и что один-единственный человек по имени Адам внезапно появился на свет и зачал род человеческий.
– Ты отрицаешь божественность Бытия?!
– А вы отрицаете свидетельства, доказывающие, что существовали цивилизации задолго до израильтян? В Китае? В Египте?
– Какое святотатство! Ты что, не понимаешь, что подвергаешь опасности свое будущее место в грядущем мире?
– Нет никакого рационального свидетельства о существовании грядущего мира!
Рабби Мортейру словно громом поразило.
– Именно об этих твоих словах донесли племянники Дуарте Родригеса! Я-то думал, что они лгут по приказу дяди!
– Наверное, вы меня не слушали – или не хотели слышать, когда я чуть раньше сказал:
– А другие выдвинутые ими обвинения? Что ты отрицаешь божественное происхождение Торы, что Моисей не писал Тору, что Бог существует лишь в философском смысле, и что церемониальный закон не является священным?
–
Рабби Мортейра уставился на Баруха, раздражение переросло в гнев.
– Даже одного из этих обвинений, любого, достаточно для херема; вместе же они заслуживают самого тяжкого херема, когда-либо налагавшегося на еврея!
– Вы были моим учителем – и учили меня хорошо. Позвольте мне отдать вам долг, составив этот херем за вас. Вы когда-то показывали мне несколько самых строгих херемов, наложенных венецианской общиной, и я помню их слово в слово.
– Я уже говорил, что у тебя будет время для дерзости! Теперь, как я вижу, оно пришло, – рабби Мортейра умолк, чтобы взять себя в руки. – Ты меня убиваешь! Ты хочешь полностью уничтожить мои труды. Ты знаешь, что целью всей моей жизни было утверждение главной роли загробной жизни в еврейской мысли и культуре. Ты знаешь мою книгу, «Вечная жизнь души», которую я вложил тебе в руки во время бар-мицвы. Ты знаешь о моих дебатах с рабби Абоабом по этому вопросу и о моей победе?
– Да, конечно.
– Ты так легко от этого отмахиваешься! Ты хоть представляешь, что тогда было поставлено на карту? Если бы я проиграл те дебаты, если бы было законно установлено, что у всех евреев будет одинаковый статус в грядущем мире и что добродетель останется без награды, а отступничество – без кары, разве ты не понимаешь, каковы были бы последствия для нашей общины?! Если люди уверены в том, что для них найдется место в грядущем мире, то чем же побудить их снова обратиться в иудаизм? Если бы не было наказаний за злодеяния, как, думаешь ты, смотрели бы на нас голландские кальвинисты? Долго бы продержалась наша свобода? Ты что, считаешь, я в детские игры игрался?! Подумай о последствиях!
– Да, это были великие дебаты – и ваши слова лишь подтвердили, что речь в них шла не о духовной истине. Несомненно, поэтому венецианский раввинат и пришел в замешательство. Вы оба защищали различные версии загробной жизни по причинам, которые не имеют ничего общего с
– Очевидно, ты так и не усвоил то, что я говорил тебе о моей ответственности перед Богом и выживанием нашего народа, – проговорил рабби Мортейра.