Проблема Спинозы

– Ну уж нет! Да, по замыслу Якоба я должен был говорить о своих великих сомнениях в религии, чтобы поощрить тебя развязать язык. Но играть эту роль было легко: ни одному актеру еще не доставалась роль проще этой! На самом деле, Бенто, для меня было таким облегчением произнести эти слова! Чем больше заставляли меня заучивать христианских догм и историй о чудесах, тем больше я осознавал, что вера, христианская и иудейская, основана на детских фантазиях о сверхъестественном. Однако я не мог сказать ничего подобного своему отцу. Я не мог так его обидеть. А потом его убили за то, что он прятал у себя страницы Торы, которые, как он верил, несли на себе самое слово Божие! И снова я ничего не мог сказать. Услышать твои мысли – это было такое освобождающее чувство, что ощущение предательства поблекло, хотя честный обмен мыслями с тобой сам по себе служил обману. Такой сложный парадокс!

– Как я тебя понимаю! Во время наших бесед я тоже чувствовал облегчение от того, что наконец могу высказать правду о своих убеждениях. То, что Якобу это было против шерсти, нимало меня не смущало. Совсем наоборот – призна́юсь, мне даже нравилось его шокировать, хотя я и понимал, что последствия этого удовольствия будут мрачными.

Они оба умолкли. Чувство изоляции, обострившееся у Бенто после того, как Манни-пекарь отвернулся от него, начало таять. Эта встреча, этот момент искренности в разговоре с Франку тронул его и согрел. Как обычно, он не стал задерживаться на чувствах, переключившись на роль наблюдателя, и принялся исследовать свое внутреннее состояние, особенно отмечая распространившееся в душе успокоение. Даже осознание мимолетности его природы не лишило это чувство приятности. Ах, дружба! Так, значит, вот какой клей скрепляет людское общество – душевная теплота, развеивающее одиночество состояние. Столь во многом сомневаясь, столь многого страшась, столь мало открывая другим, он слишком редко ощущал в этой жизни вкус дружбы.

Франку бросил взгляд на сложенный Бенто мешок и нарушил молчание:

– Ты уходишь сегодня?

Бенто кивнул.

– Куда? Что ты станешь делать? Как будешь зарабатывать на жизнь?

– Надеюсь, меня ждет необременительная жизнь, полная размышлений. В течение последнего года я брал уроки у местного стекольных дел мастера, учился делать линзы для очков и, что для меня гораздо интереснее, для оптических инструментов – телескопов и микроскопов. Мне не так уж много нужно, и я с легкостью смогу содержать себя.

– Ты останешься здесь, в Амстердаме?

– Пока – да. Буду жить в доме Франциска ван ден Эндена, который руководит академией, что подле Сингела. А потом, наверное, перееду в местечко поменьше, где смогу заниматься своими исследованиями в более спокойной обстановке.

– Ты будешь совсем один? Я так понимаю, проклятие отлучения будет держать и других на расстоянии?

– Наоборот, мне будет легче жить среди иноверцев в качестве изгнанного еврея. Возможно, особенно в качестве еврея, изгнанного навечно, а не еврея-ренегата, который просто ищет компании иноверцев.

– Значит, это и есть вторая причина, по которой ты рад херему?

– Да, признаю это – и не только это: я со временем планирую заняться писательством, и может статься так, что мир в целом с большей охотой станет читать труд изгнанного еврея, чем члена еврейской общины.

– Ты наверняка это знаешь?

– Чистая догадка, но у меня уже сложились отношения с несколькими похоже мыслящими коллегами, которые уговаривают меня записывать свои мысли.

– Они – христиане?

– Да, но это совсем другой тип христиан – не фанатичные иберийские католики, с которыми ты знаком. Они не верят в чудо воскрешения, не пьют кровь Иисуса во время мессы и не сжигают заживо тех, кто мыслит по-другому. Это либерально мыслящие христиане, которые называют себя коллегиантами[96] и думают самостоятельно, не прибегая для этого к духовникам или церкви.

– Значит, ты планируешь креститься, чтобы стать одним из них?

– Ни за что! Я собираюсь жить религиозной жизнью – но без вмешательства какой бы то ни было церковной организации. Я полагаю, что все конфессии – католическая, протестантская, мусульманская, равно как и иудейская – просто застят нам глаза, не давая видеть сокровенные религиозные истины. Я надеюсь, когда-нибудь возникнет мир без таких церковных институтов – мир с универсальной религией, в котором каждый будет использовать свой разум, чтобы познавать и почитать Бога.

– Означает ли это, что ты желаешь иудаизму конца?

– Я желаю конца всем традициям, которые препятствуют праву человека думать самостоятельно.

Франку на несколько секунд умолк.

– Бенто, ты впадаешь в такие крайности, что это просто страшно! У меня дух захватывает, когда я представляю себе, что после стольких тысяч лет преемственности наша традиция должна погибнуть!