Если рассмотреть не менее знаменитый гимн Ригведы (X.129) «Насадия-сукту», который в некоторых изданиях переводится как «Космогонический гимн», то окажется, что его содержание – описание одновременно и космогонического божественного жертвоприношения, и рождения мира из универсального безличного принципа – Единого («Экам», или «Тад Экам» – «Того Единого» среднего рода). В пользу жертвоприношения здесь говорит то, что миропроявление происходит через усиление некоего энергетического божественного начала тапаса, который трактуется и как физическое тепло, и как аскетизм вообще. Тапас здесь, скорее всего, следует понимать как самопожертвование Божественного первопринципа для создания мира (пер. В. Шеворошкина):
«Тогда не было ни сущего, ни не-сущего;
не было ни воздушного пространства, ни неба над ним…
Тогда не было ни смерти, ни бессмертия, не было
Различия между ночью и днем.
Без дуновения само собой дышало Единое (Тад Экам),
И ничего, кроме него, не было.
Вначале тьма была сокрыта тьмою…
От великого тапаса зародилось Единое (Экам), покрытое пустотою.
И началось [тогда] с желания (камы. –
Связку сущего и не-сущего отыскали, восприемля в сердце, прозорливые мудрецы…
Кто поистине знает, кто теперь бы поведал,
Откуда возникло это мирозданье?
Боги [появились] после сотворения его…
Из чего возникло это мирозданье, создал ли
[Кто его] или нет?
Кто видел это на высшем небе,
Тот поистине знает. [А] если не знает?»[315]
Первичный Тапас в «Насадия-сукте», относящийся к Высшей (божественной) природе, – ее самоистощание ради других созданий, и в результате этого усилия и напряжения появляется Экам (Единое) как зародыш космоса. Иными словами, мотив божественного жертвоприношения предстает как космогенетическое самопожертвование. Это «ставшее» Единое (Экам) в отличие от апофатического Тад Экам, как бы скрытого и далекого, можно понять как первую стадию эманативного развертывания Божества, соответствующего, скорее всего, плотиновскому Нусу. Тогда как апофатическое Тад Экам можно соотести с Плотиновским Единым. Мир здесь тождествен в своей сущности и «ставшему» Единому, и Божественному абсолюту, из которого он эманирует, но которое остается полностью нераскрытым в своей глубине. Это говорит в пользу панентеистического характера «Космогонического гимна». Показательны слова гимна о мудрецах (риши), которые оказываются прозорливее богов небесного рая, созданных вместе с космосом. Таким образом, появившиеся после риши низшие боги становятся единосущными мирозданию. Не менее поучительно и то, что гимн в последних строках задает загадку о Высшем Боге как личности, которому можно было бы приписать создание мира. Но эта загадка, хотя индийские философские школы принимались решать ее каждая по-своему, остается неразгаданной до конца до сих пор: каково соотношение в развернутом виде безличного Абсолюта и личного Бога. По крайней мере, ясно то, что в ведическом мировоззрении личный Бог – поистине далекий Бог в отношении к этому космосу; согласно «Насадии», Он существует, но неизвестно, Творец ли Он? всеведущ ли? Промыслитель ли Он?
Тапас/аскеза понимаются в Индии не только в качестве воздержания и упражнений для тела, закаливании плоти и т. п., но и в плане (само)созерцания, сосредоточенности мысли, «психотренинга», воплотившихся впоследствии в йоге. Это сосредоточенное размышление и созерцание, то есть тапас, тоже имеет характер священнодействия, и некоторыми учеными (например, В. С. Семенцовым) оно даже рассматривается как гипотетический источник самой философии.[316]
И подобно тому, как тапас/аскеза имеют и телесное, и ментальное содержание, также и космогоническая божественная жертва имеет двоякие плоды: «связку сущего и не-сущего», духа и плоти. Обратимся к внутреннему для самого шрути толкованию «Насадии» в «Шатапатха-брахмане» (X.5.3.1). Здесь разворачивается понимание космогенеза как божественного жертвоприношения, высшим видом которого признается уже не сакральное рассечение тела Пуруши, а жертвоприношение мыслью (пер. В. Шеворошкина):