Вверх по широкому каналу плыл небольшой селезень; одинокий, крякающий, преисполненный важности, он был похож на корабль под парусами. Канал зигзагами тянулся через город. Других уток не было видно, но селезень производил достаточно много шума. Немногие люди, слышавшие его кряканье, не обращали на него внимания; однако для селезня это не имело значения. Он не чувствовал страха, а, наоборот, ощущал себя важной фигурой: он владел этим каналом. На пригородных участках красиво выделялись зеленые пастбища и тучные стада черных и белых коров. Над горизонтом висели массы облаков, небо казалось низким, почти касающимся земли, освещенное тем особым светом, который кажется свойственным именно этой части земного шара. На плоской, как ладонь, земле дороги приподнимались только там, где были переходы по мостам, переброшенным над полноводными каналами. Стоял прекрасный вечер; солнце садилось в Северное море, а облака приняли окраску заката. Огромные полосы голубого и розового света протянулись по небу.
Это была жена хорошо известного деятеля, занимавшего высокий пост в правительстве, почти на самой его вершине. Она была хорошо одета и спокойна в обращении с людьми; вокруг нее чувствовалась особая атмосфера богатства и власти, уверенность человека, который давно привык к тому, чтобы все ему повиновались и исполняли его желания. По одной или двум произнесенным ею фразам стало ясно, что муж ее представлял собою мозг, а она — движущую силу. Действуя вместе, они поднялись высоко; но как раз тогда, когда ему предстояло получить еще большую власть и занять более высокий пост, он безнадежно заболел. Далее она не могла продолжать, из глаз ее полились слезы. Она вошла сюда с улыбкой уверенности, но все это исчезло. Откинувшись на спинку сиденья, она немного помолчала, а затем продолжала:
«Я читала некоторые из ваших бесед и присутствовала на одной или двух. Пока я слушала вас, то, о чем вы говорили, имело для меня большое значение. Но это быстро прошло, и вот теперь, когда я нахожусь в великом смятении, я подумала, что мне следовало бы прийти к вам. Я не сомневаюсь в том, что вы понимаете случившееся. Мой муж смертельно болен, и все, для чего мы жили и работали, готово разбиться вдребезги. Конечно, партия останется, ее работа будет продолжаться, но... Хотя у нас есть и сиделки, и доктора, я ухаживаю за ним сама и в течение нескольких месяцев почти не спала. Я не смогу перенести утрату; но врачи говорят, что шансов на его выздоровление очень мало. Я все время думала об этом, и чувствую себя почти больной от тревоги. У нас нет детей, как вы знаете, и мы очень много значили друг для друга. А теперь...»
— Вы действительно хотите серьезно поговорить об этом и глубоко рассмотреть вопрос?
«Я чувствую себя в таком отчаянии и смятении, что, по-видимому, не способна на серьезную работу мысли; но мне надо бы обрести какую-то ясность внутри самой себя».
— Любите ли вы вашего мужа или любите то, что пришло благодаря ему?
«Я люблю...» — она была слишком шокирована, чтобы продолжать.
— Пожалуйста, не считайте вопрос жестоким. Но вы должны найти на него правильный ответ, так как в противном случае скорбь никогда от вас не уйдет. Раскрывая истину этого вопроса вы сможете раскрыть, что же такое любовь.
«В моем нынешнем состоянии я не могу об этом думать».
— Но разве вы никогда не останавливались на проблеме любви?
«Кажется, однажды это случилось, но я быстро ушла от этой проблемы. До его болезни у меня всегда было так много дела; а теперь, конечно, любое размышление — мука. Любила ли я из-за его положения и власти, или любила просто? Я уже говорю о нем, как если бы его не было! Я и на самом деле, не знаю, как именно я его люблю. Сейчас я нахожусь в великом смятении, мозг мой отказывается работать. Если позволите, мне хотелось бы прийти к вам в другое время, может быть, после того, как я приму то, что неизбежно».
— Позвольте заметить, что всякое приятие чего-либо — это также одна из форм смерти.
Прошло несколько месяцев, прежде чем мы снова встретились.
Тогда газеты были полны сообщениями о его смерти, а теперь он был забыт. Его смерть оставила следы на ее лице, а вскоре в ее словах послышались горечь и негодование.