Проблески ясности

– Уже умираешь? А спирт тогда на что?

Тодд сумбурно поведал ему о случившемся. На это известнее Томас отреагировал добрым смешком и сказал, что все сейчас решит. Удалившись на мгновение в свое подсобное помещение, он вынес мокрую тряпку, которой новоявленный больной спешно протер руки и не то чтобы успокоился, но чуть обрадовался, что с рук снят этот болезненный налет.

– Как думаешь, оно же не могло так быстро распространиться по телу?

– Разумеется, не могло.

– Ты ведь не врач, откуда тебе знать?

– Как не врач? Я врач, да, просто ты этого не знаешь. Я военный врач, чтоб ты знал. Руку пришить смогу! – задорно отвечал Малич.

– Томас, прошу, прекрати эти шутки, я же ведь серьезно.

– А какого черта ты ко мне тогда пришел вообще? Иди, ищи врача, а нет, так давай лучше покури. Уже, поздно, я закрываюсь.

И Малич вышел из-за прилавка и закрыв дверь магазина сказал, что на сегодня все, усевшись напротив Тодда, он решил немного поболтать с ним, прежде чем пойдет домой, все же хотелось в который раз проговорить, что время для торговли нынче не то, и народ меньше ходит. Показав жестом, что тот может закурить прямо здесь, теперь уже не боясь напускать дыма, Тодд достал свою трубку и поднеся спичку, было приноровился ее пустить прочь, но вспомнив, что здесь сорить нельзя, да еще сожжет что-нибудь, он задержал ее в руках, пока огонь дошел до пальцев, и едва не получив ожег выбросил ее на прилавок, где Томас прихлопнул пламя рукой как муху и ухмыльнулся над этой глупостью.

Он курил, пытаясь пускать кольца дыма, но не получалось, и он злился, мол, у всякой портовой бестолочи выходит, а у него нет.

– Эка ты людей как странно меришь, – в шутку возмутился Малич.

– Что ты имеешь в виду?

– Обрекаешь портового человека на всякое безобразие, не оставляешь ему даже права дымить получше любого горожанина.

– Ты не подумай, Томас, я ведь не злобой, так от обиды, я же ведь к людям вообще-то хорошо отношусь.

– Поодиночке, я знаю. А мне ведь обидно.

– За что? – искренне удивился Тодд.

– А как за что, хитрец этакий, это пока я здесь с тобой, ты значит, меня любишь, друг я тебе, а как выйду сейчас на улицу, так я толпа, там ты меня уж и презирать не постыдишься.

– Нет, что ты, Томас, такое говоришь? Это совершеннейшая ерунда!

– А черт тебя знает ерунда или нет, как вспомню, на что надумал, я ж ведь сам, когда-то, в порту работал.

Тодд понурил голову, растершись от сложившейся ситуации, правда, он уже жалел о сказанном, теперь боялся, что и Малич вот так от него отвернется и уйдет и больше и здороваться не станет.

– Прости, я ведь вовсе не то хотел сказать ничего плохо о моряках и тех, кто там с ними в порту работает…

– Ладно, ладно, я-то ведь и не курю, дым пускать вообще никак не умею.

Тодд напрягся, тревожно глядя на друга, тот сохранял такое же лицо, пока вдруг резко не рассмеялся, самым искренним хохотом и уже после утешил своего, казалось, окончательно безутешного товарища, что все это шутка.

Едва прошло пару мгновений, как смех улегся, Малич поднялся со стула и сказал.

– Ладно, пора.

– Томас, куда ты, что случилось?

– Я закрываю магазин, ухожу домой.

– А-а-а…

– А ты думал, я здесь живу что ли? – засмеялся Малич.

– Нет, нет, разумеется, не думал, совсем не думал, просто, надеялся, что мы еще посидим.

– Да, да, посидим, но потом, что-то мне сегодня нездоровится, пора мне идти.

– Может, я провожу тебя? – не желая так скоро прощаться, предложил Тодд.

– Нет, спасибо Тодд, я сам, – даже удивился от предложения Малич.

Они вышли на улицу, где все так же было тихо. Изредка мимо лавки прохаживались люди, занятые своими мыслями и разговорами, и оказавшись уже среди толпы, предпочитавших иное, нежели беседы тет-а-тет. Тодд решил, как бы невзначай задать тревоживший его вопрос.

– Томас, не прими за глупость, но я друг правда запамятовал, заходил ли я вчера к тебе или нет?

– Ха, – похлопал его по плечу, друг, – да черт его знает, ты это заходил или не ты, я уж и не помню. Ладно, прощай, не забывай Малича. Заходи!